"Под небом места много всем..." 1840

И снова Кавказ

Зимой 1839/40 года международная обстановка в Европе была напряженной. В центре внимания дипломатов стояло англо-французское соперничество на Среднем Востоке и стремление племянника Наполеона Людовика Бонапарта завладеть французским престолом. Вмешательство Николая I в англо-французские дела и его стремление поссорить Англию с Францией обостряло отношения русских с французами.

Слухи о международных интригах из дипломатических кабинетов проникали в великосветские салоны. Разговоры о Франции и ее политических порядках, занимавшие светский Петербург, заставляли французское посольство настороженно прислушиваться ко всему, что русские говорили о французах. Воздух казался наэлектризован, и малейшая искра могла вызвать взрыв.

Как раз в это время молодым русским поэтом, наследником Пушкина, заинтересовались иностранцы, и перед Лермонтовым открылись двери дипломатических салонов. Вюртембергский посланник, хорошо знавший Пушкина, пожелал познакомиться теперь с Лермонтовым. Лермонтов привлек внимание и французского посла Баранта. В декабре 1839 года первый секретарь французского посольства от имени посла обратился к другу Пушкина Александру Ивановичу Тургеневу с вопросом: "Правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?"

Знаменательно, что именно теперь во французском посольстве вспомнили о стихотворении "Смерть Поэта", написанном два года назад.

Получив интересующий его текст и убедившись, что русский поэт не думал бранить французскую нацию, Барант пригласил Лермонтова на новогодний бал.

Тем не менее в представлении пушкинского круга основной причиной дуэли Лермонтова с молодым Барантом было продолжение спора, начатого два года назад в стихотворении "Смерть Поэта". Именно так это общее мнение друзей Пушкина и Лермонтова сформулировала много лет спустя графиня Ростопчина: "...спор о смерти Пушкина был причиной столкновения между ним (Лермонтовым) и г. де Барантом, сыном французского посланника: последствием спора была дуэль"...

Таково было, по-видимому, не только мнение друзей, но и самого Лермонтова, если судить по тому, что в его представлении образы Дантеса и Баранта сближались.

Мы не знаем, какие слова Лермонтова, переданные молодому Баранту, показались ему оскорбительными, но они не могли в какой-то мере не отражать отношения к нему нашего поэта. Это отношение известно: "Я ненавижу этих искателей приключений - эти Дантесы и Баранты заносчивые сукины дети".

Дантесы и Баранты - для Лермонтова понятие собирательное - тип, и притом весьма отрицательный.

Вернувшись в 1838 году из ссылки за стихотворение "Смерть Поэта", Лермонтов был тепло принят в узкий пушкинский круг. Он приобрел известность.

С начала 1839 года его стихи из номера в номер печатались в "Отечественных записках" и там же были опубликованы повести "Бэла", "Фаталист", "Тамань".

Писатель Иван Сергеевич Тургенев изобразил мрачную фигуру Лермонтова на великосветском бале, но не таким видели его среди близких людей.

Он посещал литературные салоны друзей Пушкина - бывал у Карамзиных, у Владимира Федоровича Одоевского. По вторникам его можно было встретить у Екатерины Аркадьевны Столыпиной; в ее подмосковном имении Середникове он проводил летние каникулы в пансионские и студенческие годы. "У нас очень часто веселье для молодежи, - вечера, собирается все наше семейство. Танцы, шарады и игры, маскарады. Миша Лерм(онтов) часто у нас балагурит", - писала за границу жившая вместе со Столыпиной ее сестра Верещагина дочери Сашеньке, другу Лермонтова.

Такое же непринужденное веселье царило летом 1839 года в Павловске на обеде у княгини Щербатовой, где присутствовал Лермонтов. Имя Щербатовой в том же году упоминается в записках Александра Ивановича Тургенева, друга Пушкина. В лаконичной заметке А. И. Тургенева имя Лермонтова рядом с именем Щербатовой - подчеркнуто, многозначительно: "23 декабря. К к <нягине> Щербатовой - Штеричь. Там Лермонтов".

Другой современник барон М. А. Корф писал в том же году: "Несколько лет тому назад молоденькая и хорошенькая Штеричева, жившая круглою сиротою у своей бабки, вышла замуж за молодого офицера кн. Щербатова, но он спустя менее года умер, и молодая вдова осталась одна с сыном, родившимся уже через несколько дней после смерти отца. По прошествии траурного срока она натурально стала являться в свете, и столько же натурально, что нашлись тотчас и претенденты на ее руку и просто молодые люди, за нею ухаживавшие. В числе первых был гусарский офицер Лермонтов, - едва ли не лучший из теперешних наших поэтов; в числе последних - сын французского посла Баранта..."

Это было второе, после любви к Лопухиной, чувство Лермонтова к человеку того же типа, что и Варвара Александровна. О внутреннем родстве Лопухиной и Щербатовой свидетельствуют обращенные к ним стихотворения: "Она не гордой красотою..." (1832) и "На светские цепи..." (1840).

Барант считал, что честь его задета переданной ему кем-то сплетней. Он хотел смерти Лермонтова.

М. А. Корф записал в дневнике: "Дантес убил Пушкина, и Барант, вероятно, точно так же бы убил Лермонтова, если бы не поскользнулся, нанося решительный удар..."

Не мог не понимать опасности и сам поэт.

Дуэль совпала по времени с расцветом его творческих сил, успеха, славы.

Рукопись писателя может служить биографическим документом. Таким документом является альбом Лермонтова, которым пользовался он во время второй ссылки на Кавказ, после дуэли с Барантом. В нем стихи, проза, рисунки. К нему и обратимся для уточнения некоторых фактов жизни и творчества Лермонтова этого периода. В конце альбома рисунок битвы при Валерике, а за ним акварель, изображающая похороны убитых на следующий день, 12 июля 1840 года. Но начат альбом еще в Петербурге, до дуэли. На первой странице несколько набросанных наспех строк, отдельные недописанные, иногда неразборчивые слова, адреса петербургских знакомых и намеченные визиты. Лермонтов начинает писать от корешка, заполняет страницы текстом по вертикали и, кроме пяти коротких строк, на первой странице ничего нет, она чистая. В последней строке отчетливо читается фамилия "Лаваль", а перед ней недоконценное слово с двоеточием "веч:", что может означать "вечером" или "вечер". Воспроизводим по рукописи эти два написанные Лермонтовым слова:

Словами "веч: Лаваль" заканчивается сделанный Лермонтовым на первом листе перечень предстоящих ему посещений петербургских знакомых.

Перевернем лист и на верху следующего, второго листа читаем заглавие стихотворения: "Новый мертвец".

Под заглавием расположено три строфы чернового автографа стихотворения, которое Лермонтов в окончательной редакции назовет "Любовь мертвеца"^*, а в самом низу, быстро, мелко, как и раньше на первом листе, записан еще один петербургский визит:

^* (Три последние строфы написаны на обороте 2-го листа. )

Как известно, столкновение Лермонтова с Барантом произошло на вечере у Лаваль 16 февраля 1840 года, а в воскресенье 18 февраля - дуэль. Само расположение автографов альбома красноречиво. Вечера у Лаваль бывали по пятницам. Последовательность лавалевской пятницы и дегаевской субботы говорит сама за себя: а между ними "Новый мертвец". По расположению в альбоме получается, что стихотворение написано накануне дуэли с Барантом 17 марта 1840 года.

Субботним обедом у Дегая, товарища Лермонтова по Школе гвардейских подпрапорщиков, заканчивается список предполагаемых посещений петербургских знакомых. Больше подобных заметок в альбоме нет. Да их и быть не могло. В пятницу, 16 февраля, на вечере у Лаваль - ссора Лермонтова с Барантом и вызов. В воскресенье, 18 февраля, - дуэль. Неизвестно, был ли Лермонтов накануне, в субботу, у Дегая, но естественно, что после этого субботнего обеда он других приглашений не записал. Ему было не до того. Поэт был привлечен к военному суду, арестован и приговорен к новой ссылке на Кавказ. В первых числах мая Лермонтов уезжает из Петербурга. Он увозит с собой только начатый, почти пустой альбом с прерванными записями визитов и стихотворением, обращенным, по всей видимости, к Щербатовой. Это следует из всего хода событий и из тождественности героинь стихотворений "Любовь мертвеца" и "На светские цепи".

В подтексте "Любви мертвеца" можно уловить голос женщины, хранящей "детскую веру" ("На светские цепи"). Как Людмила Жуковского, она испытывает суеверный страх перед мертвецом и возносит моленья за упокой его мятущейся души:

 Увы, твой страх, твои моленья, 
 К чему оне?
 Покоя, мира и забвенья 
 Не надо мне, -

отвечает ей поэт. Слово "покоя" Лермонтов заменил позднее теплым, интимным: "Ты знаешь"...

Накануне дуэли с Барантом Лермонтов, вспоминая о гибели Пушкина и думая о собственной, написал стихотворение "Пускай холодною землею засыпан я", назвав его "Новый мертвец". После дуэли, слово "Новый" заменил словом "Живой". Знал: хоть и остался жив, дуэль не пройдет ему даром.

Вторичная ссылка неизбежна, а может быть, и солдатская шинель - судьба Полежаева.

Мог вспомнить и заглавие одного из его стихотворений "Живой мертвец".

Из светской дуэли было создано дело, и Лермонтов снова был сослан на Кавказ, теперь уже в пехотный Тенгинский полк, готовившийся к опасной экспедиции, из которой больше половины полка не вернулась. Лицемерная "милость" царя, освободившего его от трехмесячного тюремного заключения, объясняется желанием отослать поэта в полк до начала этой страшной экспедиции.

Подлинную причину такой суровой кары за дуэль Николай I недвусмысленно и цинично высказал в письме к императрице, посланном вслед уехавшему Лермонтову: "Счастливого пути, господин Лермонтов; пусть он очистит свою голову, если это возможно".

Тоска, разлука, одиночество, изгнание - такова тематика и настроение страниц поэтической части походного альбома Лермонтова, родственные тематике и настроению стихотворения "Тучи", написанному на прощальном вечере у Карамзиных: "Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники, с милого севера в сторону южную".

10 июня, задержавшись почти на весь май в Москве, Лермонтов прибыл в Ставрополь.

Пост командующего войсками Кавказской линии и Черноморья после смерти Вельяминова, скончавшегося в 1838 году, занимал Павел Христофорович Граббе. Образованный, гуманный человек, он был искренне расположен к Лермонтову и командировал его на левый фланг Кавказской линии в отряд генерала Галафеева, готовившийся к экспедиции в Чечню.

Участие в этой экспедиции хотя и было также очень опасно, но давало больше возможностей проявить себя, выслужиться и получить желанную отставку.

Экспедиция в Чечню началась только 6 июля. Почти месяц Лермонтов провел в Ставрополе и в крепости Грозной; у него было много свободного времени. Чтобы сколько-нибудь представить себе, чем занимался он на Северном Кавказе до начала экспедиции, обратимся к походному альбому поэта. Как свидетельствуют его страницы, Лермонтов откликался на наиболее значительные факты и впечатления последнего периода своей жизни. Впечатления, навеянные воспоминаниями вчерашнего дня, недавнего прошлого в Москве и Петербурге, чередуются на страницах альбома с картинами окружающей кавказской природы и зарисовками сцен военного быта.

На сюжет любимого поэта Гейне родилось собственное, вполне самостоятельное стихотворение, отражающее внутреннее состояние души Лермонтова: "На севере дальнем стоит одиноко. На голой вершине сосна..." - и тут же на рисунке два дерева - сосна и пальма, разделенные пропастью.

Аналогичный сюжет встречаем и дальше. А вот ...три всадника, это военные, джигиты... и следом через один лист - два другие, Печорин и княжна Мери, - как бы иллюстрация к вышедшему в начале мая "Герою нашего времени".

Лишь только роман появился в свет, как полились рецензии... Да какие! Чего стоят опубликованные в "Литературной газете" и "Отечественных записках" короткие, но восторженные рецензии Белинского, который уже заканчивал большую статью с подробным разбором романа Лермонтова. В хвалебный хор ворвался с площадной руганью журнал "Маяк" со статьей его издателя Бурачка. И вот на досуге, в палатке или примостившись под деревом где-нибудь в роще на склоне холма, Лермонтов уже писал в своем походном альбоме предисловие ко второму изданию романа:

"Мы жалуемся только на недоразумение публики, не на журналы; они почти все были более чем благосклонны к нашей книге, все, кроме одного, который как бы нарочно в своей критике смешивал имя сочинителя с героем его повести, вероятно надеясь на то, что его читать никто не будет; но хотя ничтожность этого журнала и служит ему достаточной защитой, однако все-таки, прочитав грубую и неприличную брань - на душе остается неприятное чувство, как после встречи... с пьяным на улице. Итак... пускай... прочтут следующее... Герой нашего времени... точно портрет, но не одного человека: это тип..."

А перед началом предисловия на самом верху страницы, как заставку к тексту, Лермонтов нарисовал тупую самоуверенную физиономию пошляка, с низким лбом, наглой, самоуверенной усмешкой.

В Москве, проездом, в "Северной пчеле" от 15 мая, Лермонтов прочел, что давно дискутировавшийся вопрос о перенесении праха Наполеона с острова Святой Елены в Париж между Францией и Англией решен. Под впечатлением этого известия, уже находясь на Северном Кавказе, Лермонтов написал в своем походном альбоме "Последнее новоселье". Так он закончил с юности начатый наполеоновский цикл стихотворений. Тут же, на этих страницах, видим рисунок - передвижение военного отряда, гусара на вздыбленном коне с саблей наотмашь. Рядом сцена в московской гостиной. Здесь Лермонтов изобразил себя и славянофила Хомякова. В рисунке нашел отклик его спора со славянофилами, который он вел, проездом остановившись в Москве. Здесь же и рисунок, где изображен спор Лермонтова в петербургском салоне В. Ф. Одоевского. Ведь Лермонтов был такой спорщик! Воспоминания недавнего прошлого и впечатления окружающей действительности, сегодняшнего дня идут рядом, перемежаются в едином потоке творческого сознания поэта и художника.