"Мы странствовали с ним"

В Тифлис надо было ехать через Ставрополь, куда Лермонтов попал в начале октября. Туда же прибыли декабристы Назимов, Нарышкин и Одоевский.

Еще летом Николай I отдал приказ перевести в "теплую Сибирь" восемь "государственных преступников". Но декабристы добрались до Ставрополя только осенью. Назимов, Нарышкин, Одоевский ехали вместе и прибыли первыми.

От своего родственника Петрова, начальника штаба Кавказской линии, Лермонтов узнал, что в городе декабристы, что здесь Одоевский...

Внутренняя связь Лермонтова с Одоевским была давней. Лермонтов знал не только его ответ Пушкину на послание "В Сибирь", распространявшийся в списках, но и стихи, которые печатались анонимно. Еще подростком, в Москве, читал в "Литературной газете", издававшейся другом Пушкина Дельвигом, стихотворение "Пленник".

Ходили слухи, что стихотворение это писал один из самых юных декабристов.

"Кроткий, умный, прекрасный Александр" (так говорили о нем друзья) мечтал посвятить себя искусству и науке. Он не мог остаться равнодушным к человеческим страданиям, вступил в тайное общество и вышел на Сенатскую площадь.

Стихотворение "Пленник" произвело очень сильное впечатление на Лермонтова и нашло отклик в его творчестве.

 Он был рожден для счастья, для надежд
 И вдохновений мирных! - но безумный
 Из детских рано вырвался одежд
 И сердце бросил в море жизни шумной;
 И мир не пощадил - и бог не спас! -

написал Лермонтов в своем юношеском стихотворении, повторил в другом, и несколько лет спустя (после смерти Одоевского) почти дословно воспроизвел эти строки в стихотворении, посвященном его памяти. О себе самом писал:

 И я паду, и хитрая вражда
 С улыбкой очернит мой недоцветший гений; 

 Пускай толпа растопчет мой венец:
 Венец певца, венец терновый!..

И вот теперь Лермонтов мог увидеть того, кто был ему близок столько лет, с ним встретиться...

Он бросился по указанному адресу!

На крыльце его остановил казак, но офицер, оттолкнув его, распахнул дверь в сени и влетел в комнату.

У окна сидел уже немолодой человек и смотрел туда, где были скрытые за облаками снежные горы.

- Одоевский?!

Сидевший повернулся и встал навстречу ворвавшемуся юноше.

- А вы? - тихо спросил он, согревая голубизной своих глаз и протягивая руки.

- Лермонтов.

Поэты молча обнялись.

Тут были и спутники Одоевского - Назимов и Нарышкин, которые так же тепло приветствовали Лермонтова.

Приехавшие декабристы уже слышали имя молодого поэта и знали стихи, за которые он был сослан, но просили его самого прочитать их.

И Лермонтов взволнованно начал:

Погиб Поэт!..

Назимов заставил читать и Одоевского. Одоевский - импровизатор. Своих стихов он не записывал. За него это делали друзья. И теперь читал по клочку бумаги, исписанному рукой Назимова. Обращался к летящим журавлям, которых увидели по дороге в Ставрополь:

 Куда несетесь вы, крылатые станицы? 
 В страну ль, где на горах шумит лавровый лес, 
 Где реют радостно могучие орлицы 
 И тонут в синеве пылающих небес? 
 И мы - на Юг!.. 

 И нас, и нас далекий путь влечет...
 Но солнце там души не отогреет
 И свежий мирт чела не обовьет. 

 Пора отдать себя и смерти и забвенью! 
 Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна, 
 Что нас не Севера угрюмая сосна, 
 А южный кипарис своей покроет тенью? 

Долго сидели молча.

Наклонившись к своим новым друзьям, чтобы не услышал за стеной сопровождавший декабристов казак, Лермонтов ответил Одоевскому его собственными словами, изменив лишь одно слово:

Ваш скорбный труд не пропадет...

Кавказское начальство задолго готовилось к приему "бывших бунтовщиков", и в Ставрополь пришло секретное распоряжение едущих через Ставрополь декабристов назначить рядовыми всех по разным пехотным батальонам Кавказской линии, иными словами, разъединить и отправить на более опасные участки. Только Одоевскому, за которого усиленно хлопотал отец, было разрешено следовать дальше, в Тифлис, и вступить в ряды Нижегородского драгунского полка.

В царском указе о нем не было пункта о "строжайшем присмотре", какой был у его товарищей, и он мог ехать хоть и в сопровождении все того же казака, но более свободно, чем остальные. Выехав из Ставрополя 10 октября, он прибыл в свой полк только 7 ноября. Почти месяц "странствования":

 ...мы странствовали с ним
 В горах востока...-

писал позднее Лермонтов.

Поэты ехали в одном направлении, в один и тот же полк и, совершенно естественно, ехали вместе: один - автор ответа Пушкину на послание "В Сибирь", другой - автор стихов на смерть Пушкина.

Одоевский А.И. Акварель Н. А. Бестужева. 1833

 Он сохранил и блеск лазурных глаз,
 И звонкий детский смех, и речь живую,
 И веру гордую в людей и жизнь иную.

Лермонтов. "Памяти А. И. Одоевского".

Чтобы попасть в Тифлис, надо было, следуя по берегу Терека, пересечь четыре горных хребта и перебраться через пятый. В Тифлис вел один лишь древний исконный путь через Дарьяльское ущелье, с незапамятных времен соединявший Грузию с народами Северного Кавказа. Этой почти непроходимой тропой пользовались московские послы и купцы, ездившие торговать в Закавказье. После присоединения Грузии к России правительство старалось улучшить дорогу, и она получила название Военно-Грузинской. Но еще при Лермонтове ездить здесь было нелегко.

Военно-Грузинская дорога начиналась в то время не от Владикавказа^*, а от Екатеринограда. Это был некогда город, важный стратегический пункт, центр наместничества, превратившийся уже ко времени Лермонтова в станицу.

^* (Владикавказ - ныне Орджоникидзе, столица Северо-Осетинской АССР. )

Дорога от Екатериноградской станицы до Владикавказской крепости, проходившая через особенно враждебные русским земли Малой Кабарды, - самая опасная часть всего пути. В лесистых теснинах кабардинцы устраивали засады и нападали на путников. Здесь ездили только с оказией, которую приходилось ждать в Екатеринограде. Но для наших путешественников время ожидания прошло незаметно. Лермонтов изъездил всю кавказскую степь, и нигде она не казалась ему так прекрасна, так величественна.

Горы приблизились. Настоящая феерия - волшебное видение гор, белоснежных, кремнистых, голубых. Как фантастические замки поднимались они над землей, чуть окутанные облаками. Переливались в лучах зари всеми оттенками от золотисто-розового до темно-фиолетового и огненно-пурпурного. Открывался мир древних легенд...

Вскочив на коней, поэты ринулись в эту сказочную страну. Оба были джигитами и часами носились по степи.

Казак Тверитинов, сопровождавший Одоевского, начинал иногда тревожиться, но, обласканный, задобренный подарками, невольно поддаваясь обаянию своего подопечного и его спутника, спокойно сидел на почтовой станции, потягивая горилку, попыхивая трубкой в обществе дядьки Лермонтова, Андрея Ивановича. Они быстро сошлись.

Но вот наконец прибыла российская почта. Раздался бой барабана, и колонна тронулась под конвоем полусотни казаков и такого же количества пехоты. Впереди ползла пушка, вслед за пушкой повозка с почтой, потом - коляски, брички, тарантасы, кибитки... Со скрипом тащились высокие двухколесные арбы, и, мерно покачиваясь, замыкали шествие верблюды. По сторонам тянулись стада волов и табуны лошадей. Путь от Екатеринограда до Владикавказа - всего сто пять верст - длился четверо суток. Останавливались на ночлег и делали днем один привал для отдыха.

Засада. Картина Лермонтова

Лермонтов и Одоевский сидели рядом в тележке, которая медленно двигалась по степи. Сзади, в другой, мирно подремывали Андрей Иванович с казаком Тверитиновым, изредка обмениваясь впечатлениями.

Дорога сближает. Справа сиял Кавказ, слева шумел Терек. Разговорам поэтов не было конца. И не было конца молчанию... И стихам!

В эти четыре дня Одоевский стал для Лермонтова "милым Сашей". Как полюбил он его звонкий детский смех, речь пламенную и живую!

Эти четыре неторопливых дня, проведенных вместе под бледно-голубым осенним небом юга, и положили начало их дружбе, которую прервала разлука. Встречи оставляли в душе Лермонтова неизгладимый след и всегда были мимолетны. Все считалось не годами и даже не месяцами, а лишь неделями. Иногда просто днями.

Минарет в Татартупе. Фотография 1950-х гг.

Ехали зеленой долиной, между курганами, по аллее лип и чинар. За высокой лесистой горой показался стройный, легкий, уходящий в небо минарет. Он одиноко возвышался между грудами камней, на берегу иссохшего потока. Только этот минарет и остался от бывшего некогда городища.

Татартуп. Вход в минарет. Фотография 1950-х гг.

Развалины Татартупа! Татартуп - место священное. Это место убежища, где преступник становился неприкосновенным. Слава про Татартуп издавна шла по всему Северному Кавказу. Про него слагали песни и поэмы.

Лермонтов и Одоевский здесь встретились с Пушкиным.

 В нежданной встрече сын Галуба*
 Рукой завистника убит
 Вблизи развалин Татартуба**,-
 В родимой сакле он лежит,-

^* (При посмертной публикации этой неоконченной поэмы было неправильно прочитано и напечатано вместо Гасуб - Галуб)

^** (Пушкин пишет не Татартуп, а Татартуб. )

звучали строчки пушкинской поэмы. Лермонтов читал ее наизусть Одоевскому. В поэме о Гасубе, только недавно опубликованной в "Современнике", Пушкин противопоставлял грубой силе гуманность, человечность.

Поднимались с "милым Сашей" на вершину старинной башни, шли по ветхим ступеням, по которым всего несколько лет назад поднимался Пушкин. Он проезжал здесь по пути в Арзрум. Знали ли они, что цель его поездки была встреча со "старыми приятелями"? Ведь в лагере под турецкой крепостью Арзрум, в палатке своего друга Николая Николаевича Раевского, Пушкин встречался с декабристами в солдатских шинелях...

Разбирали старые надписи на стенах, и им казалось, что где-то найдут они руку Пушкина, его рукой начертанное имя. Шли все выше и выше по винтовой лестнице, по следам Пушкина.

Вот узкая щель окна. Из нее открывается даль, широкая беспредельная даль.

По этим степям некогда прошли полчища Тамерлана, и степь окрасилась багровым заревом пожаров. Был виден курган - его могила. И это все, что осталось от грозного завоевателя.

Здесь века проносились над землей. И в земле оставались следы различных народов и былых, умерших культур. Киммерийцы, сарматы, алланы...

Когда поэты спустились вниз, загорелый оборванный мальчик дал им какую-то зеленую бусину со странным, загадочным кабалистическим узором.

Пошли вперед, взявшись за руки. В частом кустарнике под горою набрели на вход в таинственную пещеру. Раздвинув ветви, увидели памятник из дикого серого камня, покрытый рисунками^*. Тут были всадники и драконы, а внизу изображение самки лося, кормящей своих детей. Лермонтов помнил с университетских лет, что в обычае восточных народов было при закладке городов ставить памятник с таким изображением. Пытались разобрать надпись, в которой среди греческих букв были и другие из какого-то неведомого им алфавита. Долго стояли задумавшись.

^* (С конца XIX века памятник этот находился в Государственном Историческом музее в Москве.)

Бой барабана вернул их к действительности. Запыхавшись, прибежали на почтовую станцию, когда колонна уже готовилась тронуться. Их встретил перепуганный казак Тверитинов и разахавшийся Андрей Иванович, недоглядевший, куда это запропастился его Мишенька.