Неизвестный рассказ о стихотворении Лермонтова "Есть речи - значенье". Публикация С. А. Рейсера

25 января 1940 г. в Пушкине (под Ленинградом) на 105 году жизни скончалась писательница Екатерина Ивановна Зарина (урожд. Новикова).¹

¹ (Некролог: Лит. газ., 1940, 5 февр., № 7 (858), с. 6.)

Она начала свою литературную деятельность в "Современнике" Некрасова: в декабре 1863 г. было анонимно напечатано ее первое произведение, рассказ "Питомцы".

Перед читателем возникали картиyы невыносимо тяжелой жизни "незаконнорожденных" - сирот и подкидышей из воспитательного дома, отданных "на воспитание" немцам-колонистам па правом берегу Невы, возле Петербурга.

Имя автора этого рассказа вскоре стало широко известным. В столице стали играть виновных, началась полемика в печати, пришлось произвести ревизии воспитательных домов и т. д.

Затем в течение многих лет Е. И. Новикова-Зарина сотрудничала в ряде изданий, выпускала отдельными книжками свои повести и рассказы для детей и для взрослых. Ныне они забыты, но в свое время имели немалый круг читателей.

На склоне лет писательница стала писать мемуары. Обширная рукопись - почти девятьсот страниц - остается до сих пор неизданной. Не все в этих воспоминаниях равноценно, но отрывки, посвященные детству, эпизодам крепостного быта, описания встреч с Некрасовым,¹ Лесковым, Решетниковым, Писемским, Вс. Крестовским и некоторыми другими писателями заслуживают внимания.

¹ (Они опубликованы: Резец, 1938, № 3, с. 21; Литературное наследство, т. 49-50. М., 1946, с. 573-578.)

Жена известного либерального публициста Е. Ф. Зарина (1829-1892), Екатерина Ивановна более полувека была близка к литературным кругам Петербурга. В частности, она не раз встречалась с издателем журнала "Отечественные записки" А. А. Краевским.

От него она в 1861 г. и записала печатающийся ниже рассказ об истории одного из шедевров лермонтовской лирики - стихотворения "Есть речи - значенье" (1840).

То, что написано у Е. И. Новиковой-Зариной, в основном совпадает с давно опубликованными литературными воспоминаниями И. И. Панаева.¹ но изложено несколько иначе, с большими подробностями, а главное - содержит неизвестные еще слова Лермонтова о своих стихах. Близость этого эпизода у Панаева и Новиковой-Зариной убедительно подтверждает правдивость восходящего, правда, к одному источнику рассказа.

¹ (Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1950, с. 134-135. - Ср. также и другие мемуарные свидетельства об истории стихотворения "Есть речи - значенье", отчасти восходящие к рассказу А. А. Краевского (в кн.: Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования я находки. М., 1964, с. 462 - 469). О грамматическом вопросе, затронутом в рассказе, см., например, заметки Я. М. Боровского и Л. И. Скворцова (Рус. речь, 1973, №. б, с. 106-113).)

Отрывок печатается по исправленному Е. И. Новиковой-Зариной диктанту; ослабевшее зрение не позволяло ей писать самой. Рукопись хранится в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Академии наук СССГ в Ленинграде (шифр:" Р. I, оп. 10, ед. хр. 20/2, л. 22-25).

Как известно, Краевский был в приятельских отношениях с Пушкиным и Лермонтовым (они были на "ты") и со многими современниками этих поэтов.

Я непосредственно от него слышала эпизод с лермонтовским стихотворением "Есть речи - значенье" и т. д.

Эпизод этот уже был описан; я же считаю не лишним повторить о нем еще раз в той редакции, как он сохранился в тогдашней моей записи, под живым впечатлением рассказа Краевского.

Вот его рассказ.

"Сижу в кабинете. Дверь стремительно открывается, и вбегает Лермонтов. Кидает на диван фуражку и, торопливо пожимая мне руку, говорит: "Принес тебе, Андрей Александрович, новое стихотворение. Вот". И с этими словами протягивает мне листок. Я взял его, конечно, с радостью, а Михаил Юрьевич уселся в кресло, положил ногу на ногу и закурил папиросу. Прочел еще раз и говорю:

- Великолепно, Михаил Юрьевич, а только тут вы не по грамматике.

- А что?

- Да вот: "Из пламя и света рожденное слово". Вот по грамматике будет: "из пламени".

- А ведь и в самом деле, - воскликнул Михаил Юрьевич, бросая недокуренную папиросу, - давай его сюда.

Я подал листок.

Он повернулся к столу, взял карандаш и задумался, Несколько мгновений он пристально и серьезно глядел на строчки, потом вдруг засмеялся, вскочил бросил листок и воскликнул: "Не могу. Никогда так не мог... Ну его... Делай как хочешь. А теперь прощай. Довольно заниматься вздором, у меня есть дело поважней". И опять, торопливо пожав мне руку, он так же стремительно ушел, как и пришел.

Ну, естественно, не стану же я исправлять Лермонтова. Так и напечатал.¹ И вот всегда, бывало, так относился к своим стихам, словно всегда хотел сказать, что все это вздор, словно цены себе не знал".

¹ (Стихотворение напечатано: Отеч зап., 1841, № 1 (цензурное разрешение - 1 января 1841 г,). - С. Р.)