Новое о М. В. Дмитревском - приятеле Лермонтова и декабристов (В. С. Шадури)

Чиновник канцелярии главноуправляющего в Грузии

Имя Михаила Васильевича Дмитревского ныне впервые вводится в биографию Лермонтова.¹ В Центральном государственном историческом архиве Грузинской ССР (Тбилиси) хранятся некоторые материалы, проливающие свет на его жизнь и деятельность. В одном из документов он сам сообщает биографические сведения о себе. Вот "Докладная записка титулярного советника Дмитревского" от 20 января 1838 г., поданная главноуправляющему Грузией барону Г. В. Розену:

¹ (См. статью И.С. Чистовой (с. 188-208 настоящего сборника).)

"Состоя на службе, я находился во время бывшей с турками, войны 1828 и 1829 годов в княжествах Молдавии и Валахии, где перенес несколько усвоенных тамошним климатом желчных лихорадок, положил начало расстройству моего здоровья. По окончании же польской кампании в 1832 году прибыл я на службу в Грузию; здесь после трех климатических желчных горячек страдаю, наконец, мучительными болезненными припадками, от которых, по словам медиков, знающих состояние моего здоровья, не иначе могу избавиться, как поездкою на Минеральные воды.

Не имея к тому без состояния никаких средств, я осмеливаюсь беспокоить особу Вашего высокопревосходительства всепокорнейшею просьбою о исходатанствовании мне четырехмесячного отпуска с оставлением при мне получаемого мною жалованья и с выдачею не в зачет годового оклада. Милость эта будет мне наградою за свыше десятилетнюю мою беспорочную в классных чинах службу и поощрением на дальнейшее продолжение оной.

При сем имею честь представить докторское свидетельство о состоянии моего здоровья".¹

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 5202, л. 1.)

Некоторые дополнительные сведения содержатся в черновике ходатайства, отправленного Г. В. Розеном в Министерств внутренних дел 16 февраля 1838 г. В нем сказано:

"Препровождая при сем свидетельство о болезни и формулярный список о службе чиновника канцелярии главноуправляющего в Грузии титулярного советника Дмитревского, я покорнейше прошу Ваше превосходительство обратить благосклонное внимание на положение сего чиновника и в уважение постоянно усердной и похвальной его службы и крайне недостаточного состояния исходатайствовать ему увольнение к Кавказским Минеральным водам для излечения болезни на четыре месяца с сохранением получаемого им жалованья и с выдачею в пособие годового оклада, 600 р. серебром".¹

¹ (ЦГИАГ, л. 2.)

Из других документов выясняется, что весной 1838 г. Дмитревский служил помощником секретаря канцелярии главноуправляющего Грузией и, "по сдаче дел бывшего имеретинского отделения, отправился к Минеральным водам" 10 июня 1838 г.; возвратился в Тифлис 25 августа того же года.¹ К этому эпизоду его биографии мы еще вернемся.

¹ (ЦГИАГ, л. 7, 12.)

10 октября 1839 г. старший член Комиссии для ревизии государственных имуществ в Закавказском крае надворный советник Коцебу обратился к главноуправляющему Е. А. Головину, сменившему на этой должности Г. В. Розена, с просьбой разрешить ему назначить членами названной Комиссии "служащего в канцелярии Вашего высокопревосходительства титулярного советника Михаила Дмитревского, служащего в здешней Казенной экспедиции и находящегося ныне не у дел губернского секретаря Гамазова и отставного поручика Дмитрия Шахназарова".¹ Сообщая об утверждении представленных лиц, Е. А. Головин писал Коцебу 14 октября: "Определение же титулярного советника Дмитревского состояться не может потому, что имеется для него особое назначение".²

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 6114, л. 1.)

² (ЦГИАГ, л. 2.)

Мы не знаем точно, какое назначение имелось в виду, но выясняется, что в 1840-1841 гг. М. В. Дмитревский участвовал в работе Комитета по борьбе "с чумной заразой" в Закавказье. Важно отметить, что этот Комитет с 1838 г. возглавлял известный грузинский поэт и общественный деятель, тесть Грибоедова, генерал-майор (с июля 1841 г. - генерал-лейтенант) А. Г. Чавчавадзе - член Совета главного управления Закавказским краем. Полагаем, что именно Чавчавадзе привлек М. В. Дмитревского к работе в Комитете, поскольку хорошо его знал, представлял к награде и вообще оказывал ему покровительство. Об этом свидетельствует хранящаяся в тбилисском архиве докладная записка М. В. Дмитревского:

"Его сиятельству генерал-лейтенанту и кавалеру князю Александру Герсевановнчу¹ Чавчавадзе.²

¹ (В документах, как правило, пишут "Герсеванович" вместо "Герсеванович".)

² (С декабря 1842 до марта 1843 г. А. Г. Чавчавадзе исполнял обязанности начальника гражданского управления Закавказским краем, т. е. был непосредственным начальником М. В. Дмитревского.)

Докладная записка секретаря канцелярии главного управления титулярного советника Дмитревского февраля 18-го дня 1843 г. Тифлис.

В продолжение более 10 лет службы моей здесь, постоянно в канцелярии и при лице главноуправляющего, я всегда пользовался вниманием начальства и добрым общественным мнением, но Ваше сиятельство ближе изволите знать мои способности, усердие к службе и нравственность. Эта лестная для меня известность дает мне смелость обратиться прямо к особе Вашей с твердой уверенностью, что Вы примете в судьбе моей живое участие.

В первых числах мая я по данному уже слову должен жениться в Херсонской губернии, но без особенного пособия по имею средств выехать и возвратиться.

Ваше сиятельство! Примеры выдачи пособия в подобных случаях бывали, почему и я всепокорнейше прошу о исходатайствовании мне отпуска с выдачею заимообразно пятисот руб. серебром и пособием какое угодно будет, во уважение того, что я не получил награды, к которой представлен за труды по прекращении чумной заразы.

Титулярный советник Дмитревский".¹

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 10745, л. 1.)

М. В. Дмитревский не ошибся в предположении, что А. Г. Чавчавадзе поможет ему. 31 марта 1843 г. ему было выдано 500 рублей заимообразно и 425 рублей "в награду отлично усердной службы".¹

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 10745, л. 2-3.)

В справке, датированной 3 апреля 1843 г., сказано:

"Предъявитель сего секретарь канцелярии главного управления Закавказским краем, титулярный советник Михаил Васильев сын Дмитревский уволен мною по собственным его надобностям в отпуск в разные российские губернии сроком от ниже писанного числа впредь на четыре месяца, в удостоверение чего дан ему сей паспорт за подписом моим и приложением печати".¹

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 10745, л. 5.)

Вернулся он из отпуска в Тифлис 1 августа 1843 г.¹

¹ (ЦГИАГ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 10745, л. 6. (рапорт М. В. Дмитревского начальнику гражданского Управления Закавказским краем генерал-лейтенанту Гурко).)

Итак, выясняется ряд новых фактов. Мы узнаем, что "в продолжение более 10 лет" (1832-1843) Дмитревский служил в канцелярии главноуправляющего, причем в 1843 г. занимал уже должность секретаря канцелярии. Отметим также, что ни в одном из всех известных нам архивных "дел", кроме этого, Михаил Дмитревский не назывался по отчеству ("Васильев сын"). Особого внимания заслуживают слова Дмитревского о том, что А. Г. Чавчавадзе знает его "ближе", чем другие, почему он и обращается "прямо" к нему суверенностью, что тот примет в его судьбе живое участие. К этому весьма важному моменту мы еще вернемся позже - при рассмотрении связей Дмитревского с семьей Чавчавадзе.

Еще один любопытный факт: весной 1843 г. М. В. Дмитревский поехал в Херсонскую губернию для женитьбы. Мы не внаем, женился ли он на той красавице, которой посвятил стихотворение "Карие глаза", или это была другая женщина. Полагаем, однако, что 1 августа он вернулся в Тифлис уже вместе со своей женой Анной Павловной.

О дальнейшей жизни и деятельности Дмитревского изгост-ное представление можно составить по другим архивным документам и печатным источникам.

В черновике предписания наместника М. С. Воронцова казначею от 18 февраля 1847 г. читаем: "31 марта 1843 года главноуправляющий Закавказским краем, генерал-лейтенант, предписал Вашему высокоблагородию выдать секретарю канцелярии главного управления тит<улярному> советнику (что ныне коллежский асессор)¹ Дмитревскому <...> заимообразно из экстраординарной суммы пятьсот рублей серебром". "С того времени,- говорится далее,- по настоящее число" Дмитревский внес лишь 100 рублей и за ним числится еще 400 рублей. "Имея в виду, что г. Дмитревский более 10 лет продолжал службу в канцелярии главноуправляющего, а с марта месяца 1845 года по 11 июля 4846 года занимал должность секретаря канцелярии <...> наместника кавказского", учитывая его усердие по службе, хорошее поведение и "недостаточное семейное положение", казначею велено не требовать от него возвращения 400 руб. и исключить их из экстраординарной суммы.²

¹ (Коллежским асессором он именуется и в документе от 20 декабря 1846 г. (там же, л. 7).)

² (Коллежским асессором он именуется и в документе от 20 декабря 1846 г. (там же, л. 8).)

Итак, должность секретаря канцелярии главного управления Закавказским краем (а с марта 1845 г. - канцелярии наместника) Дмитревский исполнял до 11 июля 1846 г.; 20 декабря 1846 г. оп именуется уже коллежским асессором. Несмотря па это повышение, из 500 рублей, взятых заимообразно в 1843 г., он в течение четырех лет смог вернуть лишь 100 рублей. Судя по всему, Дмитревский вообще жил бедно. О его "крайне недостаточном состоянии" довольно часто говорится в документах.

В конце предписания казначею имеются зачеркнутые, но довольно разборчивые слова: "Г. управляющему шемахинского губернатора". Очевидно, копия предписания предназначалась для последнего. Это объясняется тем, что в июле 1846 г. Дмитревский был переведен в Шемаху на должность областного прокурора,¹ что подтверждается и печатными источниками. В "Кавказском календаре на 1846 год" "коллежский асессор Михаил Васильевич Дмитревский" назван секретарем гражданской канцелярии наместника,² а через год "Календарь" указывает: "В Шемахе <...> областной комитет о земских повинностях <...> областной прокурор: колл. ас. Михаил Васильевич Дмитревский".³

¹ (В 1846 г. Шемаха стала центром Каспийской области, вскоре преобразованной в Шемахинскую губернию, и потому с 1848 г. Дмитревский именуется шемахннским губернским прокурором.)

² (Кавказский календарь на 1846 год. СПб., 1846, с. 166.)

³ (Кавказский каленларь на 1847 год. Тифлис, 1846, с. 193.)

А. М. Фадеев, служивший при М. С. Воронцове членом Совета главного управления краем, вспоминал, что во время первой служебной поездки по Закавказью он дружески встречался в Шемахе со своим "знакомым по Пятигорску еще с 1838 года" прокурором Дмитревским и его женой-"очень любезной дамой".¹ К сожалению, А. М. Фадеев не сообщает ее имени. Однако в "Кавказском календаре" на 1847 и 1848 гг. упоминается член "Женского благотворительного общества св. Нины" Анна Павловна Дмитревская; имя ее стоит рядом с именем Н. А. Грибоедовой.² Следует отметить, что одним из членов правления этого общества, основанного Е. К. Воронцовой, была жена А. Г. Чавчавадзе - Саломея Ивановна Чавчавадзе. Общество имело целью "учреждение в городах Закавказского края <...> учебных заведений для воспитания и необходимого образования дочерей недостаточных родителей дворян, преимущественно туземцев, а также дочерей служащих в Закавказском крае военных и гражданских чинов. Ту же цель преследует на Северном Кавказе Женское благотворительное общество св. Александры - филиальное благотворительного общества св. Нины".³

¹ (Фадеев А. М. Воспоминания, ч. 2. Одесса, 1897, с. 25.)

² (См.: Кавказский календарь на 1847 год. Тифлис, 1846, с. 264; Кавказский календарь на 1848 год. Тифлис, 1847, с. 106.)

³ (ЦГИАГ, ф. 12, оп. 8, ед. хр. 3077, л. 1.)

Судя по "Кавказскому календарю", Дмитревский служил прокурором в Шемахе до 1850 г., причем в "Календаре" на 1850 г. он назван уже не коллежским асессором, а надворным советником.¹

¹ (Кавказский календарь на 1850 год. Тифлис, 1849, с. 18.)

Есть основания думать, что Дмитревский скончался в Шемахе в начале 1850-х годов, после чего его вдова переселилась в Ставрополь. В "Кавказском календаре на 1854 год" заведующей учебным заведением св. Александры (открытом в Ставрополе 12 октября 1849 г.) значится "вдова надворного советника Анна Павловна Дмитревская".¹

¹ (Кавказский календарь на 1854 год. Тифлис, 1853, с. 648.)

Таковы неизвестные до сих пор документы, дающие нам некоторое представление о жизненном пути и службе Дмитревского.

Друг декабристов

Для уяснения общественного облика интересующей нас личности весьма важное значение имеет сообщение Н. И. Лорера о том, что летом 1841 г. в Пятигорске А. С. Пушкин свел его "с Дмитревским, нарочно приехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, познакомиться".¹

¹ (Лорер Н. И. Записки декабриста. М., 1931, с. 257.)

Это была, конечно, не первая его встреча с героями 14 декабря. Выяснено, что Дмитревский еще задолго до этой поездки имел живое общение и переписку с сосланными на Кавказ декабристами, сочувствовал и по возможности помогал им. Об этом свидетельствуют прежде всего два сохранившихся письма А. А. Бестужева-Марлинского к Дмитревскому, написанные в мае 1837 г., накануне гибели Бестужева. Оба они являются ответами па не дошедшие до нас письма М. В. Дмитревского.¹

1 (Голос минувшего, 1917, № 4 с. 269 - 270; Pуc. старина, 1889, № 9, с. 377-378.- Адресат писем установлен И. С. Чистовой. Подробнее о содержании их см. в ее статье (с. 204).)

По содержанию и доверительному тону этой переписки видно, что Бестужев и Дмитревский были давнишними приятелями.

Где они могли познакомиться и встречаться? С уверенностью можно сказать, что в Тифлисе. Напомним, что Дмитревский, служа в канцелярии главноуправляющего, с 1832 г. почти безвыездно находился в этом городе. Что же касается А. А. Бестужева, то в 1.830 г. он был выслан из Тифлиса в Дербент, но весной 1843 г. переведен в Ахалцихе. Покинув Дербент 3 апреля, он поехал к новому месту назначения через Кахетию и Тифлис. В столице Грузии он остался до 22 мая, ухаживая за больным братом Павлом.¹

¹ (Рус. вестн., 1861, № 4, с. 456-459 (письма А. А. Бестужева к Н. А. Полевому от 3 мая из Тифлиса и от 31 мая из Ахалнихе).)

Должно быть, к этому времени относится сообщение Ф. Ф. Тор-нау: "С Александром Бестужевым (Марлинским) я имел случай часто встречаться у брата его Павла".¹

¹ (Рус вести., 1869, № 4, с. 701.- Павел Бестужев, уехав из Тифлиса, летом 1834 г. прибыл в Пятигорск, а 9 сентября того же года - в Москву (ЦГАОР, III отд., 1 эксп., ед. хр 297, л. 1-2, 9-11).)

В Тифлисе А. А. Бестужев был и в конце июля 1834 г. (по пути на Северный Кавказ¹), и позже, в связи с тем что 18 октября 1836 г. его перевели в десятый Черноморский батальон, квартировавший в Кутаиси. Особенно долго находился он в Тифлисе в 1837 г. (с начала февраля до 13 апреля). Именно здесь он узнал о смерти Пушкина.²

¹ (Отеч. зап., I860, № 6, с. 345.)

² (Бестужев-Марлинский А. А. Соч. в 2-х т., т. 2. М., 1958, с. 673.)

Нет сомнения, что в столице Грузии Дмитревский общался и с другими ссыльными декабристами. По сообщению Ф. Ф. Торнау, служившего здесь с апреля 1832 г., "тифлисское общество вообще очень разбогатело людьми, с которыми приятно было жить <...>. К числу лиц, разнообразивших интерес нашего круга, бесспорно принадлежали многие из помилованных декабристов, отбывавших на Кавказе последние годы своего отчуждения от родины".¹

¹ (Рус вести., 1869, № 4, с. 699.)

К сожалению, из-за скудости дошедших до нас материалов трудно сказать, с кем из них был связан Дмитревский.

Приведенные выше архивные "дела" показывают, что летом 1838 г. Дмитревский особенно настойчиво добивался поездки на Северный Кавказ, в Пятигорск. Только ли "для излечения болезни", как он писал?

Известно что на курортах Кавказских Минеральных вод в 1838 г. собирались не только раненые и больные декабристы, но и те, кто стремился воспользоваться кратковременной передышкой, чтобы получить возможность более свободного общения между собой.¹

¹ (См. подробнее: Шадурин В. Декабристская литература и грузинская общественность. Тбилиси, 1958, с. 233 и след)

Декабрист А. Е. Розен, переведенный весной этого года из Грузии на Северный Кавказ, писал: "Возле меня возле ручья под деревом собирался кружок каждый вечер, беседовали далеко за полночь. Умные и сатирические выходки доктора Майера, верно нарисованного в "Герое нашего времени" Лермонтова, поэзия Одоевского и громкий и веселый смех его еще поныне слышатся мне".¹

¹ (Розен А. Е. Записки декабриста. СПб., 1907, с. 235.)

Когда главнокомандующий Е. А. Головин после летней экспедиции 1838 г. прибыл в Пятигорск, он был поражен скоплением здесь ссыльных декабристов и образом их жизни. Головин цинично заметил, что кое-кого из них следовало бы "непременно повесить".¹

¹ (Розен А. Е. Записки декабриста. СПб., 1907, с. 257.)

Такова была обстановка на Кавказских водах летом 1838 г. Нет сомнения, что на М. В. Дмитревского благотворное влияние оказали не только минеральные источники и целебный воздух, но и та общественная атмосфера, которой он дышал во время своего двухмесячного пребывания в Пятигорске. Не имея точных данных о том, с кем из декабристов встречался тогда друг Бестужева-Марлинского, с уверенностью можно сказать, что он дружески общался с ними и искренне им сочувствовал.

Летом 1841 г. Дмитревский вновь специально поехал из Тифлиса в Пятигорск, чтобы встретиться с разжалованными героями 14-го декабря. Сведения об этих встречах, содержащиеся в "Записках" Н. И. Лорера, теперь дополняются новыми материалами. Выясняется, что в 1841 - 1842 гг. между Н. И. Лорером и Дмитревским шла оживленная дружеская переписка.

Интересно следующее место в письме Дмитревского, посланном к Н. И. Лореру из Тифлиса в 1842 г.: "Милое письмо Ваше, благороднейший Н<иколай> И<ванович><...> я получил <...> в день св. Нины - у вдовы нашего незабвенного Грибоедова".¹ Из этого сообщения следует, что, во-первых, Дмитревский получал письма "государственного преступника" через семью А. Г. Чавчавадзе, и, во-вторых, он не только служил под начальством грузинского генерала и поэта и пользовался его покровительством, но и имел с ним близкие отношения, бывал у него дома, на семейных праздниках. Это многое нам может объяснить.

¹ (См. с. 202 настоящего сборника.)

Поскольку в центре тех событий и лиц, о которых пойдет речь в дальнейшем, находится семья А. Г. Чавчавадзе, познакомимся с ней поближе.

В семье Александра Чавчавадзе

В 1832 г., когда Дмитревский прибыл в Тифлис, здесь был раскрыт антиправительственный заговор грузинской интеллигенции. В принадлежности к заговору был обвинен и Александр Гарсеванович Чавчавадзе (1786-1846) - выдающийся поэт, военачальник, общественный и государственный деятель. В январе 1834 г. его сослали в Тамбов, но вскоре перевели в Петербург, а летом 1837 г. он вернулся в Грузию, где вел большую административную и общественно-литературную работу до самой смерти.

Декабристские связи А. Г. Чавчавадзе достаточно известны.¹ Во всей его деятельности, в системе воззрений, в поведении, творчестве было много такого, что сближало его с героями 14 декабря и с автором "Горя от ума".

¹ (См.: Шадури В. Декабристская литература и грузинская общественность, с. 490-516.)

По словам современника, Грибоедов вскоре после своего приезда в Грузию "близко сошелся с князем Александром, который, как сам поэт, более других мог понять и оценить его личность, и между ними установилась самая искренняя, самая тесная дружба".¹

¹ (Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1929, с. 303.)

Чавчавадзе породнился с Грибоедовым, став его тестем. В идейном же родстве он находился с целым поколением пионеров русского освободительного движения.

Николай I не без основания полагал, что А. Г. Чавчавадзе "был всему известен и, кажется, играл в сем деле (заговоре 1832 г.- В. Ш.) роль, сходную с Мнхайлою Орловым по делу 14-го декабря".¹

¹ (Рус. арх.. 1897, кн. 1, с. 9 (письмо Николая I И. Ф. Паскевичу от 29 декабря 1832 г.).)

О передовых взглядах и широком кругозоре А. Г. Чавчавадзе свидетельствуют и его оригинальные произведения и переводы. Талантливый поэт и глубокий мыслитель, прекрасный знаток и ценитель русской, западноевропейской и восточной литератур, блестящий переводчик Пушкина и А. И. Одоевского, Лафонтена и Вольтера, Корнеля и Гюго, Чавчавадзе был зачинателем нового, прогрессивно-романтического направления в грузинской литературе, выразителем взглядов и настроений передовой части своего поколения. В его произведениях встречается немало гражданских мотивов, характерных для декабристской поэзии. Понимание прогрессивной роли России для Грузии ярко отразилось в программном стихотворении Чавчавадзе "Кавказ", которое по тематике и концепции сродни известным "кавказским произведениям" декабристов, "Кавказу" Пушкина, "Спору" Лермонтова.

Семья Чавчавадзе сыграла совершенно исключительную роль в развитии грузинской культуры, в укреплении общественно-литературных связей Грузии и России.

Весьма показательно, что многие видные грузинские и русские поэты - Н. Бараташвили, Гр. Орбелиани, Г. Эристави, Я. Полонский - свои новые стихи нередко впервые читали в салоне Чавчавадзе, зная, что именно здесь их оценят по достоинству, с умом и вкусом.

Рассказывая о своей драме "Дареджана", Я. Полонский писал: "Я читал драму по приглашению Нины Александровны Грибоедовой <...> в доме брата ее князя Чавчавадзе - при гостях, приглашенных не без выбора, - и читал с успехом... Слушателями моими были но большей части лица из грузинских фамилий".¹

¹ (Богомолов И. С. Из истории русско-грузинских литературных взаимосвязей (Я. П. Полонский). Тбилиси, 1960, с 23.)

В высококультурной и гостеприимной семье Чавчавадзе, в этом "приюте муз и вдохновенья", по словам современников, каждый мог найти духовную пищу, удовлетворить свои эстетические запросы.

Особой радостью и весельем засверкал салон Чавчавадзе с лета 1837 г., когда на родину вернулся отец семейства. Случилось так, что почти одновременно с возвращением А. Г. Чавчавадзе из северной ссылки "с милого Севера в сторону южную" был сослан Лермонтов, а из холодной Сибири в "теплую Сибирь", как тогда называли Грузию, был переведен "государственный преступник" А. И. Одоевский. Как известно, оба они были зачислены в Нижегородский драгунский полк, расположенный в Кахетии, недалеко от имения Чавчавадзе Цинандали; общеизвестна и их задушевная дружба.

Одоевский весьма радушно был принят в Тифлисе, особенно в семье Чавчавадзе. Это вполне понятно. Следует учесть, что в то время население столицы Грузии насчитывало не более 35 - 40 тыс. человек, и потому о прибытии каждого нового, чем-нибудь интересного человека сразу же узнавали в интеллигентских кругах, тем более "в центральном пункте" их сбора - в семье Чавчавадзе.

А ведь Одоевский был родственником и другом мужа Нины Чавчавадзе. И она, конечно, хорошо знала, что еще в 1826 - 1828 гг. Грибоедов посвятил сосланному в нерчинские рудники Одоевскому стихотворение, полное задушевной любви ("А. Одоевскому)" - "Я дружбу пел... Когда струнам касался"), а позже упорно добивался его перевода из Сибири в Грузию.

Легко себе представить, какой прием оказывали Одоевскому в семье вдовы Грибоедова. Грузинский поэт, сам недавно вернувшийся из северной ссылки, видел в сосланном на юг "государственном преступнике" в солдатской шинели прежде всего поэта, родственника и друга своего трагически погибшего зятя. Между Чавчавадзе и Одоевским устанавливается и творческое содружество. Одоевский пишет стихотворение "Соловей и Роза" в духе восточных аллегорических стихов, а Чавчавадзе тогда же переводит его на грузинский язык. По свидетельству литературоведа XIX в. И. Меунаргия,¹ перевод "Соловья и Розы" пользовался у тифлисцев большой популярностью, его часто пели на литературно-музыкальных вечерах в доме Чавчавадзе. Имеется и другое, более важное свидетельство - стихотворение Н. Бараташвили (1839), посвященное Екатерине Чавчавадзе, в которую он был влюблен:

¹ (См. об этом в кн.: Гришашвили И. Литературные очерки. Тбилиси, 1952, с. 99 (на груз. яз.).)

 Я помню светлый час, 
 Песнь радостно лилась, 
 О "Соловье и Розе" в гостиной пела ты. 
 Улыбкой неземной 
 И нежной красотой 
 Отшельнику-поэту вернула ты мечты.

К этому стихотворению сделано авторское примечание: ""Соловей и Роза" - песня, переведенная князем Чавчавадзе с русского".¹

¹ (Бараташвили Н. Стихи. Поэма. Письма. Тбилиси, 1938, с. 14 (на груз. яз.).)

Среди слушателей Екатерины Чавчавадзе, надо полагать, были и сам автор, и его друг Лермонтов, и Дмитревский.

Стихотворение Одоевского пользовалось в семье Чавчавадзе популярностью на протяжении ряда лет. В альбоме Екатерины Чавчавадзе-Дадиани¹ имеется перевод "Соловья и Розы" на польский язык, выполненный Войцехом Потоцким. Стихотворению вписано в альбом самим переводчиком 25 сентября 1848 г. наряду с двумя его оригинальными стихотворными посвящениями Екатерине Александровне (тоже на польском языке).

¹ (Тбилисская гос. публичная библиотека им. К. Маркса, фонд редких книг и рукописей, S-8, л. 74.)

Нам уже приходилось указывать, что в семье Чавчавадзе очень тепло приняли и Лермонтова.¹ Это также вполне объяснимо. Поэт был сослан в Грузию за стихотворение на смерть Пушкина, а в доме Чавчавадзе был своего рода культ Пушкина. Его здесь хорошо знали, любили, переводили, популяризировали.²

¹ (См.: Шадури В. 1) Заметки о грузинских связях Лермонтова. - Лит. Грузия, 1964, № 10, с. 103-10Я; 2) Клятпа Лермонтова. - Дружба народов, 1964, № 10; с. 178-181.)

² (Подробпо об этом см. в кн.: Шадури В. Пушкин и грузинская общественность. Тбилиси, 1966, с. 179 и след.)

Если учесть, что Дмитревский был другом А. А. Бестужева и других "государственных преступников", что он специально ездил на Северный Кавказ, чтобы познакомиться с декабристами, что он принадлежал к кругу людей, очень близких семье Чавчавадзе,- с уверенностью можно сказать, что он в 1837 г. познакомился в Тифлисе и с Лермонтовым, и Одоевским.

Царицы поэзии

Как А. Г. Чавчавадзе был самой выдающейся личностью в Грузии первой половины прошлого века, так и его дочери - Нина (1812-1857) и Екатерина (1816-1882) - занимали среди грузинок того времени первое место по высокому интеллекту, красоте и обаянию. Они так же свободно говорили по-русски и по-французски, как и на своем родном языке. Проявляя живой интерес к литературе и искусству, они превосходно играли на национальных инструментах и фортепиано, великолепно пели песни на слова грузинских и русских поэтов.

Описывая тифлисских красавиц, Ф. Ф. Торнау писал, что среди них "как две звезды первой величины светили Нина Грибоедова и сестра ее Катепъка".¹

¹ (Рус. востн., 1869. № 4, с. 690.)

"Обе они были замечательными красавицами и кружили головы всей тогдашней тифлисской молодежи",¹ - свидетельствует другой современник.

¹ (Бороздин К. А. Закавказские воспоминания. Мингрелия и Сванетия с 1854 по 1861 г. СПб., 1885, с. 80.)

Современники подчеркивали, что сестры сильно отличались друг от друга: "Грибоедов называл жену свою "Мадонной" но неземной благости и кротости, отражавшихся в чудных глазах Нины Александровны. И рядом с ней прелестный контраст был В сестре ее, олицетворявшей собою пылкость, веселость, остроумие, при которых в глазах ее блистал огонек, обещавший в будущем цельный характер".¹

¹ (Бороздин К. А. Закавказские воспоминания. Мингрелия и Сванетия с 1854 по 1861 г. СПб., 1885, с. 80 - 81.)

В 1837 г., когда Лермонтов прибыл в Грузию, Екатерине был 21 год, а Нине - 25 лет. Первая из них была на два года моложе Лермонтова, вторая - на два года старше. Екатерина была незамужней, а Нина за восемь лет до того перенесла страшную трагедию - смерть любимого мужа.

По преданию, сестры вызвали в Лермонтове сильные, но не одинаковые чувства. Его восхищение жизнерадостной синеглазой певуньей граничило с влюбленностью, а отношение к молодой вдове было благоговейно-почтительным. Первое выразилось в трех лирических миниатюрах,¹ второе - в стихотворении "Кинжал".²

¹ ("Слышу ли голос твой", "Как небеса твой взор блистает", "Она поет и звуки тают" (см. нашу статью "Заметки о грузинских связях Лермонтова", указанную выше).)

² (См.: 1) Шадури В. Клятва Лермонтова.- Дружба народов, 1964, № 10, с. 103-108; 2) М. Ю. Лермонтов в Грузин.- В кн.: За хребтом Кавказа. Тбилиси, 1977, с. 15-30.)

Зная печальную судьбу Нины, а также историю создания Лермонтовым стихотворения "Кинжал", можно понять, почему так по душе была Нине песня, которая начиналась словами:

 Черный цвет, мрачный цвет, 
 Ты мне мил навсегда! 
 Я клянусь, не влюблюсь 
 В другой цвет никогда!1

¹ (О популярности этой песни в 20-40-е годы прошлого века см. подробнее на с. 205-200 настоящего сборника. Списки "Черного цвета" встречаются во многих семейных альбомах, русских и грузинских. Один из них был обнаружен в московском архиве поэтом И. Гришашвили (см. об этом в его "Литературных очерках", с. 111), другой (1839) - в Институте рукописей АН Грузинской ССР (ф. ROS, № 386).)

Она звучала как клятва, которой вдова Грибоедова осталась верна до самой смерти - почти тридцать лет.

К этому романсу обращались не только русские авторы. Из грузинских поэтов к нему первым обратился А. Г. Чавчавадзе. Надо сказать, что "Черный цвет" не единственное альбомное стихотворение, переведенное А. Г. Чавчавадзе. Ему принадлежит также перевод стихотворения с условным названием "Романс". Далее, в собрание его сочинений (1940) включено как оригинальное произведение, начинающееся словами "Я не скажу тебе люблю, Всеобщей моде подражая..." и являющееся на самом деле переводом широко распространенного стихотворения. Известна альбомная запись этого стихотворения, сделанная рукой Ю. П. Лермонтова (отца поэта).¹

¹ (ИРЛИ, ф. 524, оп. 4, ед. хр. 21, л. 5 (опубликовано в статье: Мануйлов В. А. Семья и детские годы Лермонтова.- Звезда, 1939, № 9). См. с. 137-138 настоящего сборника.)

Перевод "Черного цвета" находится в нескольких рукописных сборниках, что говорит о его большой популярности. Перевод не датирован, но, полагаем, он был выполнен вскоре после того, как Нина Грибоедова навсегда надела траур, а Гр. Орбелиани посвятил ей свое стихотворение под названием "Плачущей Нине" (1829).

"Черный цвет" в переводе А. Г. Чавчавадзе впервые был опубликован в "Альманахе" Г. Туманишвили в 1879 г. под примечательным заглавием "Русская песня". Позже он был переложен на ноты и с большим успехом исполнялся грузинским хором.¹

¹ (Иверия, 1890, № 45; Театри, 1890, № 10.)

Чавчавадзе перевел "Черный цвет" мастерски. Максимально приблизив перевод к оригиналу по размеру, ритму и интонации, он создал совершенно новый, не свойственный грузинскому стихосложению тип произведения. По этому же пути пошел и Н. Бараташвили. "Если Александр Чавчавадзе "Черный цвет" посвятил опечаленной Нине, то Бараташвили свое стихотворение "Голубой цвет" вписал в альбом Екатерины", - писал известный грузинский поэт и литературовед И. Гришашвили.¹

¹ (Гришашвили И. Литературные очерки, с. 109.)

Автографы "Голубого цвета" и песни "Как счастлив я...", переведенной Бараташвили с русского на грузинский язык, хранились в бумагах Екатерины Чавчавадзе-Дадиани и впервые были опубликованы в год ее смерти.¹

¹ (Иверия, 1882, № 4-5.- Даты написания стихов не известны.)

В предисловии к сочинениям поэта, изданным в 1886 г., было сказано: "Во время Бараташвили эти стихи пелись на фортепиано и по-русски начинались так: 1. Как счастлив я, коль с тобою бываю... 2. Черный цвет, мрачный цвет, ты мне мил... Разница лишь в том, что черные глаза поэт заменил голубыми глазами".¹

¹ (См. предисл. к кн.: Бараташвили Н. Соч. Тбилиси, 1886.)

Последнее утверждение, конечно, неправильно. Бараташвили создал самостоятельный лирический шедевр, хотя связь его с "Черным цветом" и его грузинским переводом очевидна. На создание его поэта вдохновила та же самая "Катенька", которая очаровала его своим исполнением песни Одоевского "Соловей и Роза". Отметим, что на текст "Голубого цвета" написано несколько музыкальных произведений грузинских композиторов, среди которых выделяется романс А. Мачавариани.

Что же касается стихотворения "Как счастлив я, коль с тобою бываю", то известный грузинский поэт и исследователь Г. Леонидзе еще в 1933 г. указал, что в его основе лежит тоже широко распространенное музыкальное произведение "Ключ", которое часто исполнялось и в русских аристократических салонах,¹ и на семейных вечерах Чавчавадзе.²

¹ (Ильинский И., Толстой С. Квартет "Ключ" в романе "Война и мир".- Звенья, т. 2. М.-Л., 1933, с. 618-628.)

² (Леонидзе Г. Вокруг Бараташвили. - Литературули матиане,1940, № 1-2, с. 415-418 (на груз. яз.).)

Для нашей темы важно отметить, что кроме названных стихотворений перу Н. Бараташвили принадлежит также превосходное поэтическое творение, носящее примечательное название "<Екатери>не, играющей на фортепиано". Его автограф также хранится в бумагах Екатерины Чавчавадзе-Дадиани.

Голубоглазая певунья вдохновила по только Н. Бараташвили, но и Гр. Орбелиани, Г. Эристави и других поэтов.

Мы постарались обрисовать литературно-музыкальную атмосферу в салоне Чавчавадзе, где "царицы поэзии" вдохновляли поэтов на создание новых лирических шедевров, где слышался "звонкий и ласковый" голос очаровательной Екатерины, глаза которой блистали "эмалью голубой", и где наряду с другими русскими и грузинскими романсами звучал "Черный цвет", ставший источником и "Голубого цвета", и, надо думать, "Карих глаз" М. В. Дмитревского. К сожалению, текст этого стихотворения Дмитревского еще не обнаружен. Его не удалось найти ни в печати, ни в семейных альбомах и рукописных сборниках, хранящихся в тбилисских архивах.¹

¹ (Никаких сведений о "Карих глазах" не смог сообщить и крупнейший знаток русской поэзии И. Н. Розанов, к которому мы обратились но этому вопрооу с просьбой еще в 1949 г.)

Стихотворение "Карие глаза", очевидно, отличалось большой поэтической силой. Недаром им восхищался Лермонтов. Убедительным кажется предположение И. С. Чистовой, что оно приобрело большую популярность, было положено на музыку и что именно его разыскивал в Тифлисе Н. Бараташвили по просьбе Гр. Орбелиани.¹

¹ (См. с. 205 настоящего сборника.)