"Маскарад" и "Княгиня Лиговская"

'Маскарад' и 'Княгиня Лиговская'

В тридцатых годах XIX века репертуар русского драматического театра все еще не отвечал запросам и устремлениям передовой молодежи. По-прежнему преобладали далекие от русской действительности, пустые, бессодержательные комедии; входили в моду неистовые мелодрамы; доживали свой век высокопарные трагедии. Чуткие зрители окружали восторженной любовью величайших актеров московской сцены П. С. Мочалова и М. С. Щепкина, но будущее русского театра зависело от успешного развития национальной русской драматургии, которая выражала бы думы и чаяния лучших людей этого трудного переходного времени, когда надежды на дворянскую революцию уже были развеяны, а идеология революционеров-демократов только начинала складываться.

В своей первой большой статье "Литературные мечтания", написанной в 1834 году, В. Г. Белинский восклицал: "О как было бы хорошо, если бы у нас был свой, народный, русский театр!.. В самом деле - видеть на сцене всю Русь, с ее добром и злом, с ее высоким и смешным, слышать говорящими ее доблестных героев, вызванных из гроба могуществом фантазии, видеть биение пульса ее могучей жизни..."

Не удовлетворен был положением на русской сцене своего времени и Гоголь: "Уже пять лет, как мелодрамы и водевили завладели театрами всего света. Какое обезьянство! Клянусь, XIX век будет стыдиться за эти пять лет!"

Гоголь с горечью отмечал: "Из театра мы сделали игрушку, вроде тех побрякушек, которыми заманивают детей, позабывши, что это такая кафедра, с которой читается разом целой толпе живой урок". И он призывал к созданию русской самобытной драматургии, которая отражала бы русскую жизнь. "Где же жизнь наша? - сетовал он по поводу преобладания переводного и далекого от наших интересов репертуара. - Где мы со всеми современными страстями и странностями? Хотя бы какое-нибудь отражение ее видели мы в нашей мелодраме! Но лжет самым бессовестным образом наша мелодрама..."

Город Пушкин. Орловские ворота. Современное фото

Лермонтов, вероятно, читал и "Литературные мечтания" Белинского и "Петербургские записки 1836 года" Гоголя. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что эти размышления были очень близки Лермонтову, который в своих юношеских драмах "Menschen und Leidenschaften" ("Люди и страсти") и "Странный человек", при всей их незрелости, смело вторгался в русскую крепостническую действительность и пытался решить самые жгучие общественные вопросы своего времени.

В еще меньшей степени, чем водевиль и мелодрама, удовлетворяли Лермонтова псевдоисторические драмы реакционно-охранительного направления, в которых трескучая риторика заглушала слабые проблески драматизма (в театральной жизни середины тридцатых годов псевдоисторические драмы начали занимать заметное место).

Так, 15 января 1834 года в Петербурге на сцене Александринского театра состоялось первое представление драмы Н. В. Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла". Этот спектакль вызвал оживленные толки и споры. Лермонтов жил в это время в Петербурге, но находился в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и видел этот спектакль позднее, после выпуска из школы.

Художественные достоинства драмы Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла" весьма незначительны, но в политическом отношении эта драма соответствовала реакционным требованиям царского правительства. Николай I, посетивший премьеру, по окончании спектакля пришел на сцену и выразил свое удовольствие.

Первый спектакль был оформлен очень бедно. Театральная дирекция не разрешила никаких дополнительных расходов. Вместо Нижнего Новгорода декорация представляла немецкий город с ратушею из драмы "Гуситы под Наумбургом" Коцебу, а вместо Грановитой палаты была зала из "Битвы при Тивериаде" А. Н. Муравьева. Николай I приказал приостановить дальнейшие представления, написать исторически точные декорации и вообще "усовершенствовать" постановку. Когда все было готово, 18 февраля 1834 года Николай I снова присутствовал на спектакле и осыпал Кукольника милостями, поощряя не довольствоваться первыми успехами и продолжать работать в том же направлении.

Сочувственное отношение Николая 1 к драме "Рука всевышнего" предопределила дальнейшую судьбу Кукольника. Зато "Московский телеграф" Н. А. Полевого за отрицательный отзыв о драме Кукольника был закрыт. В литературных кругах распространилась эпиграмма:

 Рука всевышнего три чуда совершила:
 Отечество спасла, 
 Поэту ход дала 
 И Полевсго погубила.

Ободренный "высочайшим вниманием", Н. В. Кукольник написал трагедию "Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский". Эта трагедия была поставлена в бенефис П. А. Каратыгина, выдающегося русского актера, 14 января 1835 года на сцене Александринского театра, а затем 23 января на сцене Большого театра. Возможно, что Лермонтов присутствовал на одном из этих спектаклей. Во всяком случае, мы определенно знаем, что к верноподданническим пьесам Кукольника он относился резко отрицательно. Официальная народность С. С. Уварова и жандармский патриотизм А. X. Бенкендорфа были чужды поэту, который хорошо знал жизнь и думы народа и который вскоре написал такие подлинно народные произведения, как "Бородино" и "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова".

На постановку "Скопина-Шуйского" Н. В. Кукольника, которая продолжала идти не только на сцене Александринского театра, но и на сцене Большого театра, Лермонтов откликнулся эпиграммой:

 В Большом театре я сидел, 
 Дазали Скопина: я слушал и смотрел. 
 Когда же занавес при плесках опустился, 
 Тогда сказал знакомый мне один: 
 "Что, братец! жаль! - вот умер и Скопин!.. 
 Ну, право, лучше б не родился".

Ироническое отношение Лермонтова к драме Кукольника понятно: Кукольник изображал Болотникова, предводителя крестьянских повстанцев, мелодраматическим злодеем, вором и грабителем. Случайно приставший к Болотникову герой драмы Прокопий Ляпунов, раскаявшись в своих поступках, ужасается, что он был в "союзе с бесчестным мужиком".

Историк петербургского театра А. И. Вольф так характеризует эту пьесу: "Воображения на нее было немного потрачено. К голым историческим фактам приплетена интрига самая дюжинная, герой и героиня личности бесцветные, выражающиеся самым напыщенным языком. Вот для примера отрывок из монолога Ляпунова: "Сюда, еретики; на руку русскую, на русский меч спешите! Нас двое с братом, разлучите нас! Как бы не так! Забыли вы, что русский меч с рукою русской сросся. Что русский меч и русский человек - святого царства дети-близнецы".

Такие возгласы вызывали гром аплодисментов тогдашней публики. Кукольник был вообще фаворитом гостинодворцев и даже апраксинцев (торговые магазины в Петербурге. - Авт.), охотников до риторики и до движения в пьесе, понимая под словом "движение" появление войска, сражения, звон колоколов, рукопашный бой, пальбу и проч.".

Отрицательное отношение Лермонтова к драме Кукольника разделял и Белинский. В статье "И мое мнение об игре г. Каратыгина" великий критик говорил о "натянутой роли Ляпунова и о его карикатурных возгласах своему мечу". В пьесе Кукольника Ляпунов с потешной торжественностью обращается к своему мечу: "Прости, мой меч, мой удалой товарищ! Ты и в грозе был другом бескорыстным". И прав современный исследователь, Б. В. Нейман, который полагает, что Лермонтов вспоминал о пьесе Кукольника, когда в стихотворении "Не верь себе, мечтатель молодой" (1839) сопоставлял поэта с трагическим актером:

 ...смешон твой плач и твой укор, 
 С своим напевом заученным, 
 Как разрумяненный трагический актер,
 Махающий мечом картонным...

Лермонтову была чужда псевдопатриотическая драматургия Кукольника. Историческая драма на русской сцене в тридцатых годах превращалась в орудие реакции. Продолжение традиций "Бориса Годунова" оказалось преждевременным и невозможным. Именно этим объясняется отсутствие исторических замыслов в драматургии Лермонтова в середине тридцатых годов. В 1835-1836 годах Лермонтов совершенно сознательно противопоставляет псевдопатриотической исторической драме пьесу из современной жизни.

Наблюдая жизнь и нравы петербургского света, Лермонтов в начале 1835 года задумал драму из современной действительности.

Благонамеренный писатель и драматург Андрей Николаевич Муравьев, как раз в это время познакомившийся с Лермонтовым, рассказывает в своих воспоминаниях:

"Лермонтов просиживал у меня по целым вечерам; живая и остроумная его беседа была увлекательна, анекдоты сыпались, но громкий и пронзительный его смех был неприятен для слуха, как бывало и у Хомякова, с которым во многом имел он сходство; не один раз просил я и того и другого "смеяться проще". Часто читал мне молодой гусар свои стихи, в которых отзывались пылкие страсти юношеского возраста, и я говорил ему: "отчего не изберет более высокого предмета для столь блистательного таланта?" Пришло ему на мысль написать комедию в роде "Горя от ума", резкую критику на современные нравы, хотя и далеко не в уровень с бессмертным творением Грибоедова".

Таким образом, еще современники Лермонтова чувствовали связь "Маскарада" с русской сатирической комедией и, в частности, с "Горем от ума" Грибоедова. Связь эта не случайна: оба писателя стремились дать "резкую критику на нравы" русского дворянского общества. Только Грибоедов изображал Москву в годы, предшествовавшие восстанию декабристов, и обличительные речи Чацкого полны революционного пафоса, Лермонтов же описывал годы общественного упадка в Петербурге после поражения декабристов; вот почему обличительные реплики Арбенина исполнены глубокого разочарования и отвращения к светскому обществу, состоящему из низких льстецов, сплетников, картежников.

 Обманы, ложь, коварство, 
 Вот все, на чем вертится свет!

Светская жизнь Петербурга представляется поэту таким же лживым маскарадом, какой он изобразил в одной из картин своей пьесы. В ней царят злобные интриги, замаскированные лицемерной приязнью, разврат, прикрытый показной благопристойностью.

Самый образ маскарада взят поэтом из реальной действительности. Маскарад был повседневным явлением общественной жизни тридцатых годов. Маскарадами увлекались при дворе, в знатных и богатых домах. Особенный успех имели публичные маскарады в доме Василия Васильевича Энгельгардта. Это был известный богач, острослов и игрок, приятель Пушкина по кружку "Зеленая лампа". Его сын, также Василий Васильевич, учился одновременно с Лермонтовым в Школе юнкеров, а позднее стал однополчанином его по лейб-гвардии Гусарскому полку.

В 1829 году Энгельгардт-отец получил привилегию от правительства на проведение в своем доме публичных концертов и костюмированных балов. Он поручил архитектору П. Жако перестроить дом на Невском проспекте (воздвигнутый некогда Б.-Ф. Растрелли) в модном тогда стиле классицизма. В верхнем этаже этого трехэтажного здания располагалась гостиница, а под нею "маскарадные энгельгардтовские залы", которые сдавались для устройства вечеров, концертов и маскарадов. В доме Энгельгардта бывали известные писатели, поэты, композиторы: А. С. Пушкин, И. А. Крылов, А. А. Дельвиг, К. Ф. Рылеев, И. С. Тургенев, М. И. Глинка. В зале, расписанном художником Скотти, выступали в разное время Г, Берлиоз, Ф. Лист, И. Штраус, А. Г. Рубинштейн, пела Полина Виардо. В период Великой Отечественной войны здание это (ныне № 30 по Невскому пр., Малый зал филармонии им. М. И. Глинки) пострадало от взрыва фашистской бомбы. Большие восстановительные работы вернули зданию его прежний облик, приданный ему ранее П. Жако. Обмеры и исследования Л. А. Медерского показали, что изменения внешнего вида дома (с 1829 по 1905 год) носили лишь декоративный характер. Таким образом, основной массив дома, построенного Растрелли, сохранился до наших дней. Несомненно Лермонтов бывал здесь.

На маскарады в доме Энгельгардта съезжалась вся петербургская знать, даже сам Николай I и члены царской семьи. У Лермонтова в его драме Арбенин приглашает князя Звездича:

 Рассеяться б и вам и мне не худо. 
 Ведь нынче праздники и, верно, маскерад у Энгельгардта...

А баронесса Штраль говорит об этих маскарадах:

 Как женщине порядочной решиться 
 Отправиться туда, где всякий сброд...

Мода на маскарады отразилась и в тогдашней литературе - во многих водевилях, комедиях, повестях. Так, в повести А. Марлинского "Испытание" (которую, по мнению исследователей, Лермонтов частично использовал для фабулы "Маскарада") изображен маскарадный бал. В повести появляются игроки, маски, танцующие; в числе персонажей графиня Звездич, ротмистр фон Штраль (у Лермонтова выведены князь Звездич и баронесса Штраль). Интрига ведется вокруг кольца (у Лермонтова-вокруг браслета), которое случайно попало к маске; это вызывает ревность и чуть не приводит к дуэли.

Другая сторона, характерная для общественной жизни Петербурга и широко отраженная в пьесе Лермонтова, - это карточная игра. Игра была настоящей общественной страстью и бедствием того времени.

Страсть общества к игре отразилась в русской литературе, в частности в русской драме. Можно упомянуть о пьесах "Игроки" А. Шаховского, "Игрок в банк" A. Яковлева. Огромный успех на сцене имела мелодрама B. Дюканжа "Тридцать лет, или Жизнь игрока". К образам игроков обращались Пушкин в "Пиковой даме" и Гоголь в комедии "Игроки". Быту игроков и шулеров уделено большое внимание в романе Д. Н. Бегичева "Семейство Холмских".

Экспозиция "Маскарада" развертывается в игорном доме: "Игроки, князь Звездич, Казарин и Шприх. (За столом мечут банк и понтируют... Кругом стоят)".

Игорные дома обычно содержались профессиональными игроками. Так, в конце двадцатых и начале тридцатых годов в столице, - как рассказывает М. И. Пыляев, историк быта и нравов Петербурга, - был известен некто Долгашев, "очень загадочная и непонятная личность, самый искуснейший игрок... Квартира этого Долгашева была в Морской, отделана очень роскошно и изящно и полна всевозможными редкостями... Он хорошо знал, что наши благородные игроки с тугими бумажниками любят комфорт и покой для того, чтобы их занятие вышло как можно изящнее..."

'Вадим'. Обложка рукописи с рисунками М. Ю. Лермонтова. 1832-1834 гг.

Давно уже замечено сходство Шприха с Загорецким из "Горя от ума" - таким же услужливым плутом и сплетником. Это сходство объясняется тем, что и Грибоедов, и Лермонтов описали одного и того же человека, известного в обеих столицах. Это был ловкий ростовщик, делец и враль, некий Элькан; только его склонность к собиранию сплетен объяснялась проще, чем у Шприха или Загорецкого, - он был агентом Третьего отделения.

Шприх и Казарин - характерные типы петербургского общества тридцатых годов. Не менее тесно связан с петербургским светом и герой драмы Евгений Александрович Арбенин, но отношение к нему Лермонтова двойственное: осуждая Арбенина, драматург в то же время и поднимает своего героя над породившим его обществом. Арбенин - жертва своего времени, но он же и умный, проницательный судья окружающих его людей, их нравов. И Лермонтов доверяет Арбенину высказать многое из своих горьких раздумий о его времени и его поколении.

При всей яркой индивидуальности Евгений Арбенин типичен для своей эпохи. Немало светских людей в Петербурге вели тот образ жизни, которого держался в молодости Арбенин. Казарин вспоминает их былое времяпрепровождение:

 ...Утром отдых, нега,
 Воспоминания приятного ночлега... 
 Потом обед, вино - Рауля честь... 
 В граненых кубках пенится и блещет, 
 Беседа шумная, острот не перечесть; 
 Потом в театр - душа трепещет 
 При мысли, как с тобой вдвоем из-за кулис
 Выманивали мы танцовщиц и актрис... 
 ....................................
 Вот пьеса кончилась... и мы летим стрелой 
 К приятелю... взошли... игра уж в самой силе: 
 На картах золото насыпано горой...

Наконец, карты утратили для Арбенина прежний смысл: они больше не давали ему "страстей и ощущений", напряжения ума, волнений проигрыша:

 ...те дни блаженные прошли. 
 Я вижу всё насквозь... все тонкости их знаю, 
 И вот зачем я нынче не играю.

Но, презирая общество, Арбенин сам - плоть от плоти этого общества Он запутан в светских отношениях. Он видит их ложь, но не может от них освободиться. Он гибнет жертвой низкой интриги света, петому что ему нечего противопоставить этой окружающей и взрастившей его среде.

Последним прибежищем для разочарованного и ожесточенного эгоиста и собственника Арбенина была его любовь к жене - к чистому, непосредственному, любящему существу. Но Арбенину кажется, что ложь проникла и в его семью. Слишком часто видел он ложь в семейных отношениях, обманывал и сам; ему легче поверить в измену Нины, чем в ее невиновность

 Да! смейтесь надо мной, вы, все глупцы земные, 
 Беспечные, но жалкие мужья, 
 Которых некогда обманывал и я...

Как Отелло, он страдает не столько от ревности, сколько от сознания, что добро оказалось бессильно и в этом последнем, чистейшем его прибежище, что Нина так же полна обмана, как и все окружающее общество.

Не пытаясь бороться с бездушием и ложью общества, гибнут герои юношеских драм Лермонтова. Но не таков Евгений Арбенин. Лермонтов утверждает необходимость борьбы, право на борьбу с социальным злом. Арбенин говорит:

 Везде я видел зло и, гордый, перед ним 
 Нигде не преклонился.

Арбенин мстит, но он мстит не обществу, породившему зло и обман, а отдельным людям, в которых воплотились пороки петербургского общества. С холодной расчетливостью игрока он оскорбляет Звещича и лишает князя чести в глазах света. Арбенин отравляет обманувшую его - как он уверен - Нину. Не личная злоба руководит им, а "ненависть из любви к добру". Вступаясь за поруганное добро, он считает себя вправе быть безжалостным судьей отдельных виновников зла. И в этом его ошибка, преступление и вместе с тем трагедия.

"Маскарад" обличал общественный упадок, нравственное разложение петербургского (и не только петербургского) аристократического общества. Лермонтов упорно добивался постановки драмы, но царская цензура не желала допустить ее на сцену императорского театра.

Первая редакция драмы "Маскарад" состоит из трех актов. В октябре 1835 года она была представлена в драматическую цензуру при Третьем отделении. Текст этой первой редакции до нас не дошел. Восстановить содержание "Маскарада" в первой редакции мы можем лишь по докладу цензора Е. И. Ольдекопа.

"Я не знаю, - писал цензор, - сможет ли пьеса пойти даже с изменениями; по крайней мере, сцена, где Арбенин бросает карты в лицо князю, должна быть совершенно изменена. - Возможно, что вся пьеса основывается на событии, случившемся в нашей столице. - Я не понимаю, как автор мог допустить такой резкий выпад против костюмированных балов в доме Энгельгардтов:

 Я объявить вам, князь, должна, 
 Что эта клевета ни мало не смешна. 
 Как женщине порядочной решиться
 Отправиться туда, где всякий сброд, 
 Где всякий ветреник обидит, осмеет;
 Рискнуть быть узнанной..."

8 ноября 1835 года первая редакция "Маскарада" была возвращена Лермонтову "для нужных перемен". Вероятно, именно это запрещение первой редакции драмы имел в иду А. Н. Муравьев, сообщавший в своих воспоминаниях: "Лермонтову хотелось видеть ее (драму "Маскарад". - Авт.) на сцене, но строгая цензура Третьего отделения не могла ее пропустить. Автор с негодованием прибежал ко мне и просил убедить начальника сего отделения, моего двоюродного брата (А. Н. Мордвинова. - Авт.) быть снисходительным к его творению, но Мордвинов остался неумолим; даже цензура получила неблагоприятное мнение о заносчивом писателе, что ему вскоре отозвалось неприятным образом".

В "объяснениях" по поводу стихов на смерть Пушкина Лермонтов писал: "Драма "Маскарад" в стихах, представленная мною на театр, не могла быть представлена по причине (как мне сказали) слишком резких страстей и характеров, а также потому, что в ней "добродетель недостаточно награждена"".

Есть сведения, что не только цензор Е. И. Ольдекоп, но и управляющий Третьим отделением А. X. Бенкендорф усмотрел в "Маскараде" "прославление порока" и высказал пожелание, чтобы пьеса кончилась "примирением между господином и госпожой Арбениными". Тогда Лермонтов прибавил четвертый акт, введя фигуру Неизвестного (романтическая фигура игрока). Семь лет назад Арбенин - еще холодный и расчетливый игрок - погубил Неизвестного, который в то время

 ...был молод, 
 Неопытен, и пылок, и богат...

Арбенин разорил своего соперника; тот порвал с отцом, который был "скупой и строгий человек", покинул светскую жизнь, все ее радости и сам стал профессиональным игроком. Но он поклялся отомстить Арбенину за погубленную жизнь. Неизвестный следил за каждым шагом своего врага, он знал все его поступки. И вот - он "цель свою достиг". Он открывает Арбенину, что отравленная Нина погибла напрасно, жертвой случайностей и интриг. Узнав, что он сыграл роль палача, а не судьи, что он бессмысленно погубил собственное счастье, Арбенин сходит с ума.

Лермонтову пришлось пойти на торжество официальной добродетели. Но в лице Неизвестного поэт еще раз хотел разоблачить низость и пороки светского общества. Светский Петербург ненавидит Арбенина, не понимает его и жаждет отомстить ему за его превосходство, его презрение, его независимость, хочет сломить его "гордый ум". Неизвестный и есть воплощение этого общества.

Работа над четвертым актом "Маскарада" в ноябре 1835 года проходила очень спешно и уже в первой половине декабря была закончена. В это время Лермонтов хлопотал об отпуске "по домашним обстоятельствам" и собирался в Тарханы. Перед отъездом из Петербурга в конце декабря Лермонтов поручил своему другу С. А. Раевскому представить вторую редакцию "Маскарада" на новое рассмотрение цензуры.

Пьеса была переписана не менее чем в двух экземплярах. Один экземпляр в самом конце декабря Раевский представил в драматическую цензуру, а другой - директору императорских театров А. М. Гедеонову вместе со следующим письмом Лермонтова:

"Милостивый государь, Александр Михайлович, возвращенную цензурою мою пьесу "Маскарад" я пополнил четвертым актом, с которым, надеюсь, будет одобрена цензором; а как она еще прежде представления вам подарена мною г-ну Раевскому, то и новый акт передан ему же для представления цензуре. Отъезжая на несколько времени из Петербурга, я вновь покорнейше прошу ваше превосходительство оказать моему труду высокое внимание ваше".

Таким образом, из этого письма Лермонтова устанавливается, что еще в октябре 1835 года он представлял рукопись "Маскарада" в первой редакции (помимо театральной цензуры) А. М. Гедеонову, чтобы получить его поддержку в хлопотах о разрешении поставить "Маскарад" на сцене.

Вскоре к Новому году поэт поехал навестить бабушку. И в Тарханах Лермонтов продолжал тревожиться о судьбе "Маскарада". Не получая от Раевского известий, он писал ему 16 января 1836 года: "Я опасаюсь, что моего "Арбенина" снова не пропустили, и этой мысли подало повод твое молчание".

Опасения Лермонтова оправдались. Во вторичном докладе цензора Е. И. Ольдекопа в январе 1836 года указывалось на то, что "автор не подумал вовремя воспользоваться" желанием Бенкендорфа об изменении драмы по существу.

Возвратившись в Петербург в марте 1836 года, Лермонтов приступил к работе над третьей редакцией "Маскарада". На этот раз, следуя указаниям цензуры, он вынужден был основательно изменить сюжет драмы, уравновесить "порок" с "добродетелью" и ослабить мелодраматическое напряжение. Так, действительное отравление было заменено мистификацией, сумасшествие - отъездом Арбенина и проч.

Лермонтов М. Ю. Портрет работы Ф. О. Будкина. 1834 г.

В сущности им была написана новая драма под названием "Арбенин". Состоит она из пяти актов: введено новое лицо, активно противостоящее порокам петербургского общества, - добродетельная Оленька; Арбенин не отравляет жену, а лишь испытывает ее притворно; пьеса кончается отъездом Арбенина и прославлением добродетели Оленьки.

Последняя переработка драмы, озаглавленная "Арбенин" (в пяти актах), была закончена только 28 октября 1836 года.

На эту редакцию цензор дал благосклонный отзыв:

"Эта пьеса, под названием "Маскарад", дважды была представлена на рассмотрение цензуры и возвращена, как неуместная и слишком похожая на новейшие уродливые сочинения французской школы. Ныне пьеса представлена совершенно переделанная, только первое действие осталось в прежнем виде. Нет более никакого отравления, все гнусности удалены".

Однако и на этот раз пьеса не была разрешена к постановке. При всех сюжетных переделках, Лермонтов не мог отказаться ни от смелого критического изображения петербургского общества, ни от образа героя своего времени, порожденного этим обществом и вместе с тем уже резко противопоставленного ему.

Лермонтов так и не увидел своих драм ни на сцене, ни в печати. "Драма в 4-х действиях в стихах Маскарад" была издана только в конце сентября 1842 года в виде третьей части "Стихотворений М. Лермонтова" в типографии Ильи Глазунова. Это издание, как и все предыдущие издания сочинений Лермонтова, вышло под наблюдением и редакцией А. А. Краевского.

2

Когда весной 1836 года Лермонтов вернулся из Тархан в Петербург, он поселился у Никиты Васильевича Арсеньева. Тут жил он около восьми месяцев и до поездки в Тарханы. (Бабушка, покидая столицу и полагая, что она надолго обосновывается в своем имении, не оставила за собой квартиру на Мойке в доме Ланского). В Царское Село Лермонтов ездил только на дежурства и ученья и по-прежнему большую часть времени проводил в Петербурге.

В доме Н. В. Арсеньева не раз встречал Лермонтова М. Н. Лонгинов, дальний его родственник, впоследствии литератор и библиограф. "В 1836 году на святой неделе я был отпущен в Петербург из Царскосельского лицея, - вспоминал Лонгинов, - и, разумеется, на второй или третий день праздника я обедал у дедушки Никиты Васильевича (так его все родные называли). Тут обедал и Лермонтов, уже гусарский офицер, с которым я часто видался в Царском Селе, где стоял его полк... После обеда Лермонтов позвал меня вниз... Как- то я подошел к окну и увидел на нем тетрадь in folio и очень толстую; на заглавном листе крупными буквами было написано: "Маскарад, драма". Я взял ее и спросил у Лермонтова: его ли это сочинение? Он обернулся и сказал: "Оставь, оставь; это секрет". Но потом взял рукопись и сказал, улыбаясь: "Впрочем, я тебе прочту что-нибудь; это сочинение одного молодого человека", - и, действительно, прочел мне несколько стихов, но каких, этого за давностью лет вспомнить не могу..."

Живя в доме у Н. В. Арсеньева, Лермонтов деятельно подыскивал новую квартиру для бабушки. В Тарханах выяснилось, что Елизавета Алексеевна "совсем истерзалась" без внука, хозяйственные дела она привела в порядок, год выдался урожайный, деньги были, поэтому она решила весной вернуться вслед за Михаилом Юрьевичем в Петербург.

Лермонтов сообщил бабушке, что ожидается переезд Николая I в Царское Село и поэтому "начнется большая служба". И тут же он добавлял: "...теперь я больше живу в Царском, в Петербурге нечего делать, - я там уже полторы недели не был; все по службе идет хорошо - и я начинаю приучаться к царскосельской жизни".

В начале лета 1836 года в царскосельском парке с Лермонтовым встретился молодой художник М. Е. Медиков, знавший его еще в отрочестве в Москве. Об этой встрече Меликов рассказал в своих воспоминаниях, напечатанных в "Русской старине".

"Я был тогда в Академии художеств своекоштным пансионером и во время летних каникул имел обыкновение устраивать себе приятные прогулки по окрестностям Петербурга, а иногда ездить в ближние города и села неразлучно с портфелем. Меня особенно влекло рисование с натуры, наиболее этюды деревьев. Поэтому царскосельский сад, замечательный по красоте и грандиозности, привлекал меня к себе с карандашом в руке.

Живо помню, как, отдохнув в одной из беседок сада и отыскивая новую точку для наброска, я вышел из беседки и встретился лицом к лицу с Лермонтовым после десятилетней разлуки. Он был одет в гусарскую форму. В наружности его я нашел значительную перемену. Я видел уже перед собой не ребенка и юношу, а мужчину во цвете лет, с пламенными, но грустными по выражению глазами, смотрящими на меня приветливо, с душевной теплотой. Казалось мне в тот миг, что ирония, скользившая в прежнее время на губах поэта, исчезла. Михаил Юрьевич сейчас же узнал меня, обменялся со мною несколькими вопросами, бегло рассмотрел мои рисунки, с особенной торопливостью пожал мне руку и сказал последнее прости... Заметно было, что он спешил куда-то, как спешил всегда, во всю свою короткую жизнь. Более мы с ним не виделись..."

В начале мая, прочно обосновавшись в Царском Селе, где в это время находились Николай I и великий князь Михаил Павлович и где ежедневно происходили военные ученья, Лермонтов сообщал Е. А. Арсеньевой: "Квартиру я нанял на Садовой улице в Петербурге в доме князя Шаховского за 2000 рублей - все говорят, что недорого, смотря по числу комнат. - Карета также ждет вас..."

Дом Шаховского на Садовой улице против пожарной каланчи находился тогда в Третьей Адмиралтейской части, в четвертом квартале под № 307 (ныне Садовая ул., д. № 61). Тогда это был трехэтажный дом с небольшим фронтоном. Как сообщает А. Г. Яцевич, дом в 1875 г. был надстроен четвертым этажом, а в 1903-м- пятым. В таком перестроенном виде он сохранился до нашего времени. На доме теперь имеется мемориальная доска из полированного красного гранита. На ней помещен барельеф М. Ю. Лермонтова из серого гранита работы скульптора Н. В. Дыдыкина и высечены слова: "В этом доме жил Михаил Юрьевич Лермонтов в 1836-1837 гг. Здесь им написано стихотворение "Смерть поэта"". Доска возобновлена в 1962 году по проекту архитектора М. Ф. Егорова.

В начале лета Е. А. Арсеньева приехала в Петербург. Вскоре после приезда, 25 июня 1836 года, она писала своей постоянной корреспондентке П. А. Крюковой: "От Миши получаю всякую почту письма (из Царского Села. - Авт.). Горестное это происшествие расстроило его здоровье, он еще и здесь был болен, но слава богу ему позволено взять курс на Кавказских водах, что с божиею помощью восстановит его здоровье".

Лермонтов, видимо, не воспользовался полученным разрешением съездить на Кавказ для лечения. Что же касается загадочных слов о происшествии, которое так расстроило Михаила Юрьевича, то можно с уверенностью предположить, что речь идет о трагической гибели его двоюродного дяди, Павла Григорьевича Столыпина, сына Григория Даниловича и Наталии Алексеевны. Он утонул между Петербургом и Кронштадтом 9 мая 1836 года, тридцати лет от роду.

Поручик лейб-гвардии Конного полка Павел Григорьевич Столыпин отправлялся в заграничное путешествие и в сопровождении родных, провожавших его до Кронштадта, поднялся на палубу и сел на скамейку. Корабль отошел от Английской набережной всего около пяти миль, когда у Столыпина вдруг закружилась голова и как-то случилось так, что он упал в воду. Какой-то англичанин и матрос бросились в шлюпку. Англичанин поймал руку Столыпина, но тот был в перчатках, и рука англичанина скользнула. Тело несчастного скрылось, над водой осталась только фуражка. Столыпин не мог выплыть и тела его не нашли, вероятно, потому, что у него в карманах были свертки золота - десять тысяч рублей, этот груз увлек его на дно. Как пишет современник, "отчаяние семьи заставило вернуться к Английской набережной, чтобы высадить несчастную мать и остальных родственников, после чего пароход печально продолжал свой путь".

Это событие произвело на современников тяжелое впечатление. 18 мая Пушкин писал жене: "Утопление Столыпина - ужас! Неужто невозможно было помочь?"

Напуганная горестным происшествием, Е. А. Арсеньева потребовала, чтобы Михаил Юрьевич никогда впредь не пытался бы добираться до Петергофа морем ("боже упаси - всякое может приключиться"), чтобы он ни в коем случае не ездил в Царское Село по новой, первой в России железной дороге. А строительство дороги между Петербургом и Павловском (а затем и ее испытания) вызывало всеобщий интерес.

Как сообщала "Северная пчела", "в воскресенье, 27 сентября 1836 года сделаны первые опыты езды по железной дороге от Царского Села до Павловска... Всего привезено и поставлено на железную дорогу только еще четыре экипажа: два шарабана, т. е. широкие, крытые повозки, с шестью рядами скамеек, на пять человек каждая, и два вагона, т. е. повозки, открытые для помещения такого же числа пассажиров. Каждый шарабан был сцеплен с вагоном, так что всего было два экипажа на 60 человек каждый. В этот экипаж впрягли двух ямских лошадей; впрягли гусем... Скорость, разумеется, не могла превосходить быстроты обыкновенного лошадиного бега, но достойно внимания, что две лошади везли во всю скачь по шестидесяти человек в экипажах, имеющих весу слишком двести пуд! Движение ровное, приятное, изредка дающее чувствовать, что колеса экипажей <...> по новости своей, не обтерлись - от Царского Села до Павловского парка, пространство трех верст, проезжали в 15 минут... удовольствие и одобрения были всеобщие. Катанье продолжалось до сумерек. Опасностей, страха, испуга - ни малейших!"

6 ноября 1836 года был пущен первый паровоз. Об этом событии "Северная пчела" извещала так:

"При умеренной температуре в один градус и при благоприятной погоде собралось на дороге значительное число любопытных, хотя о проведении этих опытов не было объявлено публике... Так как и в нынешнем случае можно было ездить по железной дороге без платы, то пять экипажей в скором времени наполнились пассажирами; в некоторых было до пятидесяти человек, кто сидел, кто стоял. При том трудно было удержать зрителей, чтобы они не стояли на дороге или не переходили через нее. И так, для предупреждения всякого несчастного случая... паровоз пущен был в ход гораздо медленнее обыкновенного, т. е. он пробегал версту в 21/2 или 3 минуты, что составило бы в час от 24 до 20 верст. Не можем изобразить, как величественно сей грозный исполин, пыша пламенем, дымом и кипячими брызгами, двинулся вперед.

Сушкова (Хвостова) Е. А. Миниатюра неизвестного художника

...Стоявшие по сторонам дороги зрители изумились, видя величественное, ровное, легкое и притом скорое движение машины! Первая поездка сделана была от станции при Царском Селе до конца дороги в Павловском парке на пространстве четырех верст... Паровоз шел в Павловск впереди экипажей, на обратном же пути очутился позади их, и гнал перед собою пять экипажей к Царскосельской станции. Экипажи прошли еще две версты далее к Петербургу и сделали таким образом шесть верст. Потом поездки сии в оба конца повторялись несколько раз. Таким образом, 6 ноября 1836 года, первый в России паровоз... начал свои действия на железной дороге. Езда будет продолжаться во всякую погоду..."

Впоследствии, когда сообщение с Царским Селом и Павловском по железной дороге стало обычным делом, внук, конечно, нарушил данное бабушке обещание и вместе со своими сослуживцами часто пользовался этим новым и скорым видом транспорта.

Осенью, по окончании почти ежедневных летних военных учений в Царском Селе, Лермонтов перебрался в Петербург, на Садовую улицу в квартиру бабушки, и только по мере необходимости ездил на дежурства в полк. С ним жил крестник Е. А. Арсеньевой Святослав Афанасьевич Раевский. Сын учителя географии в Пензенском уездном училище, он был шестью годами старше Лермонтова. Раевский окончил Московский университет по нравственно-политическому отделению, но кроме юридических наук занимался предметами словесного и физико-математического отделений. По окончании университета он переехал в Петербург, где служил сначала в министерстве финансов в чине губернского секретаря, а с мая 1836 года - в департаменте военных поселений военного министерства под непосредственным начальством генерала П. А. Клейнмихеля.

Раевский принимал участие в литературных замыслах Лермонтова и, в частности, в работе над романом "Княгиня Литовская", некоторые страницы которого в дошедшем до нас черновом варианте не только писаны рукой Раевского, но, возможно, и при его соавторстве. Раевский был талантливым и широко образованным человеком, он интересовался философией, политической экономией, естественными науками, литературой, народным творчеством. Молодые люди часто проводили вечера дома, обсуждали прочитанное, музицировали, играли в шахматы.

По праздникам к Лермонтову и Раевскому присоединялся Аким Шан-Гирей, учившийся тогда в артиллерийском училище. По словам Шан-Гирея, Раевский "имел верный критический взгляд, его замечания и советы были не без пользы для Мишеля, который однако же все еще не хотел печатать свои произведения, и имя его оставалось неизвестным большинству публики".

Близкий к литературным кругам, С. А. Раевский познакомил Лермонтова с Андреем Александровичем Краевским, способным двадцатишестилетним литератором, который незадолго до того состоял помощником редактора "Журнала министерства народного просвещения" и сотрудничал в "Энциклопедическом лексиконе" Плюшара. Потом, в 1836 году, Краевский помог Пушкину в издании "Современника".

В то время Лермонтов еще не был связан с кругом петербургских писателей, и знакомство с Краевским открыло ему пути в литературно-журнальный мир, а в некоторой степени - к Пушкину и его ближайшим друзьям, сотрудничавшим в "Современнике".

"Современник" был тогда лучшим, самым серьезным русским журналом, и Лермонтов внимательно следил за всем, что появлялось на страницах пушкинского журнала.

3

С осени 1836 года Лермонтов большую часть времени проводит в квартире бабушки на Садовой улице в доме Шаховского и с увлечением работает над романом "Княгиня Лиговская", часто советуясь с С. А. Раевским, а иногда диктуя ему целые страницы. В конце года Лермонтов сильно простудился, по болезни был с 24 декабря отпущен из полка домой и в течение нескольких недель в Царское Село вообще не ездил. В это время в квартиру Е. А. Арсеньевой постоянно приходил А. П. Шан-Гирей, подолгу гостил здесь Н. Д. Юрьев, служивший в драгунском полку в новгородских военных поселениях, но предпочитавший большую часть времени проводить в столице. На половине квартиры, занимаемой Михаилом Юрьевичем, шла своя жизнь, обсуждались литературные и театральные новости, велись горячие политические и философские споры.

Попытки поставить на сцене "Маскарад", хотя бы в переделанной и ухудшенной редакции, не привели ни к чему. Драму "Два брата" Лермонтов довел до конца, но оставил неотделанной и даже не предпринимал попыток напечатать ее или отдать в театральную цензуру. Слишком поучительна была неудача с постановкой "Маскарада".

В середине тридцатых годов Лермонтов много работает над большими повествовательными произведениями в стихотворной форме. Вновь и вновь возвращается он к "Демону" и к замыслу создать поэму в форме исповеди мятежного героя; не удовлетворенный юношеской поэмой "Исповедь", он создает в эти годы поэму "Боярин Орша", затем возникают замыслы реалистических поэм из современной русской жизни "Сашка" и "Тамбовская казначейша".

В то же самое время Лермонтов внимательно следит за развитием западноевропейской и русской прозы. Вслед за романами Стендаля вниманием европейского читателя в середине тридцатых годов завладевают романы Мюссе ("Исповедь сына века"), Бальзака, Жорж Санд. Большим событием для Лермонтова были "Пиковая дама" и "Капитанская дочка" Пушкина и петербургские повести Гоголя "Невский проспект", "Портрет", "Записки сумасшедшего" и "Нос". В русской критике тридцатых годов разгорается ожесточенная полемика о жанре так называемой "светской повести", которую Пушкин, Вяземский и его единомышленники противопоставляют реакционным нравственно-сатирическим и бытописательным романам вроде "Ивана Выжигина" Ф. Булгарина.

Работая над "Княгиней Лиговской", Лермонтов не мог не думать о многих вопросах, которые тогда были выдвинуты перед литературой самой жизнью и четко сформулированы в статьях В. Г. Белинского, в частности в его программной статье "О русской повести и повестях г. Гоголя ("Арабески" и "Миргород")".

Незавершенный роман Лермонтова "Княгиня Литовская" предвосхитил дальнейшее развитие реализма в русской литературе, прогрессивное значение которого предугадал и объяснил Белинский.

Авторы светских повестей В. Ф. Одоевский, Н. Ф. Павлов, А. А. Бестужев-Марлинский, В. А. Соллогуб и другие немало содействовали образованию в русской прозе так называемого "метафизического языка", то есть литературного языка, способного выразить сложные переживания современного человека, раздумья и чувства, философские искания дворянской интеллигенции тех лет.

Вместе с тем светские повести не отличались идейной глубиной, в них часто сказывалась идейная ограниченность названных авторов. Приблизив тематику светских повестей к современной им русской действительности, они не нашли новых средств художественного раскрытия этой действительности. В их повестях все еще изобиловали романтические штампы; характеры, общественная среда, вся жизнь общества показывались не в развитии, но статически, в раз навсегда определившейся данности. Светские повествователи осуждали свет, одни с легкой иронией, другие с благонамеренными нравоучениями. Однако ни Соллогуб, ни Марлинский, ни Одоевский не относились отрицательно к свету, они призывали только к моральному исправлению современного дворянского общества.

"Пиковая дама" Пушкина, появившаяся в журнале "Библиотека для чтения" в 1834 году, в значительной мере углубляла определившуюся к тому времени форму светской повести. И не только форму, но прежде всего, конечно, идейно-художественное содержание светской повести. Трагедия Германна, бедного офицера, страстного игрока, не заслонила, а подчеркнула правдивое обличительное изображение светского Петербурга, для которого так характерна власть золота и жажда наживы.

"Пиковая дама" Пушкина непосредственно предшествовала "Маскараду" и "Княгине Лиговской". В "Маскараде" Лермонтов по-новому освещает тему карточной игры, изображает круг светских игроков. В еще большей степени, чем в "Маскараде", традиции "Пиковой дамы" продолжены в романе "Княгиня Литовская", причем у Лермонтова светское общество обрисовано более сатирически. Таково, например, описание петербургского бала в доме баронессы Р.:

"Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было все, что есть лучшего в Петербурге: два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что, впрочем, вовсе не удивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших красавицах, несколько генералов и государственных людей, - один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу blue stockings^* и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове. Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, по-видимому, так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверенны, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, не способны ни к чему, кроме машинальных занятий службы. <...> Исключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцевали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове,- короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше - другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-a-vis, когда встречались с нею, делая фигуру. Но зато дамы... о! дамы были истинным украшением этого бала, как и всех возможных балов!.. сколько блестящих глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент... чудеса природы, и чудеса модной лавки... волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмаки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного романа, бриллианты, взятые напрокат из лавки..."

^* (Синих чулок (англ.).)

Это сатирическое описание петербургского бала предвосхищает картину бала в губернском городе N в восьмой главе первого тома "Мертвых душ", где Гоголь также уделяет особое внимание изображению губернских дам и их нарядов.

Жорж Печорин, впервые появляющийся в "Княгине Лиговской" и во многом напоминающий Григория Александровича Печорина в "Герое нашего времени", несет в себе некоторые типичные черты молодого человека светского общества тридцатых годов. Но Печорин, при всех своих недостатках, при всем критическом отношении к нему автора, выше своей среды. Подобно Арбенину, он не порывает со своим обществом, но глубоко презирает его, осознавая пустоту его интересов, лицемерие и фальшь.

Вместе с тем двадцатитрехлетний герой "Княгини Лиговской" далеко еще не так умен и глубок, как Григорий Александрович Печорин в "Герое нашего времени". В молодом Жорже Печорине только начинают намечаться те черты характера, которые потом так отчетливо проступят в образе главного действующего лица "Героя нашего времени" - независимость и смелость суждений, глубокий аналитический ум, пылкое воображение, охлажденное опытом жизни и пониманием людей, сильная воля.

В "Княгине Литовской" Лермонтов выходит за пределы светской повести не только потому, что сатирически изображает высшее общество и критически относится к своему герою, но и потому, что вводит в повествование образы бедного чиновника Красинского и его матери. Явное сочувствие демократическому герою впервые в русской прозе проявилось в "Станционном смотрителе" Пушкина, а затем в "Невском проспекте" и "Записках сумасшедшего" Гоголя. Красинский - дворянин по происхождению, но, подобно Евгению из "Медного всадника" Пушкина, он по существу разночинец, труженик. Красивый и умный, Красинский по внутреннему содержанию ничуть не ниже Печорина. Лермонтов относится к нему с сочувствием и подчеркивает моральное превосходство Красинского над Печориным.

'Маскарад'. Обложка цензурной копии

"Княгиня Лиговская" начинается в деловой, сниженной реалистической манере, более свойственной натуральной школе, чем светской повести: "В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни по Вознесенской улице, как обыкновенно, валила толпа народу, и между прочим шел один молодой чиновник; заметьте день и час, потому что в этот день и в этот час случилось событие, от которого тянется цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь, историю которых я обещался передать потомству, если потомство станет читать романы..."

В романе "Княгиня Лиговская" Лермонтов большое внимание уделяет топографии Петербурга; топографические упоминания эти имеют определенный социальный смысл. Так, в романе прослеживается достаточно точно и подробно маршрут Печорина. Офицер лейб-гвардии Конного полка, казармы которого были расположены недалеко от манежа на Конногвардейском бульваре (ныне бульвар Профсоюзов), Печорин едет к себе домой по Вознесенской улице (ныне пр. Майорова), через Вознесенский мост (восстановлен), затем вдоль "по канаве", то есть по Екатерининскому каналу (канал Грибоедова), по Невскому проспекту, по Караванной улице (ул. Толмачева) и через Симеоновский мост (мост Белинского), направо по Фонтанке. Тут сани Печорина "остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящей обделкой".

Встреча Печорина с Красинским на Вознесенской улице мотивирована. Красинский, служивший в департаменте государственных имуществ, который помещался в здании Главного штаба на Невском проспекте, идет домой со службы пешком по Вознесенской улице к Обухову мосту, в район, где жила мелкочиновная беднота.

Это внимание к топографическим деталям Петербурга- один из характерных признаков реалистического стиля романа Лермонтова.

По дошедшим до нас первым девяти главам романа можно предположить, что в основу сюжета "Княгини Лиговской" была положена не только история отношений Печорина и Веры, но и социальный по своей природе конфликт между блестящим гвардейским офицером Печориным и бедным тружеником Красинским. Примечательно, что роман начинается с портрета Красинского, созданного в подчеркнуто реалистической манере: "...по Вознесенской шел один молодой чиновник, и шел он из департамента, утомленный однообразной работой, и мечтая о награде и вкусном обеде - ибо все чиновники мечтают! - На нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником; черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник - и сумерки; - казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно поэтическим умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и, смутившись, извинялся..."

Конфликт между Печориным и Красинским завязывается в первой же главе романа, когда Печорин, возвращающийся в санях к себе домой, сбивает с ног идущего по улице Красинского. Затем следует случайная его встреча с Красинским в театральной ресторации "Феникс". Этот трактир, существовавший с 1832 года, помещался "против Александринского театра, почти рядом с подъездом дирекции (на той стороне, где теперь Аничков дворец, в самом углу)... Это было нечто вроде артистического клуба", - вспоминал актер А. А. Алексеев. Здесь происходит новое столкновение с бедным чиновником, который узнал в Печорине своего обидчика, потому что Печорин тут же в самой оскорбительной для Красинского форме рассказал своим приятелям, как сбил сегодня на улице "какого-то франта". Печорин готов драться на дуэли с оскорбленным чиновником, но Красинский не может располагать собой.

"Вы думаете, что я трус? - говорит Красинский Печорину. - Как будто храбрость не может существовать без вывески шпор или эполетов? Поверьте, что я меньше дорожу жизнью и будущностью, чем вы! Моя жизнь горька, будущности у меня нет... я беден, так беден, что хожу в стулья; я не могу раз в год бросить 5 рублей для своего удовольствия, я живу жалованьем, без друзей, без родных - у меня одна мать, старушка... я всё для нее: я ее провидение и подпора. Она для меня: и друзья и семейство; с тех пор, как живу, я еще никого не любил, кроме ее: - потеряв меня, сударь, она либо умрет от печали, либо умрет с голоду..."

Как непохожи эти простые, полные сыновней любви и высокого человеческого достоинства слова нового демократического героя на патетические монологи героев юношеских драм Лермонтова и на речи романтического мстителя Вадима!

Если Печорин показан в своем кабинете, в первых рядах кресел Александринского театра, на балу, на званом обеде, то Красинский появляется перед читателем в толпе прохожих на Вознесенской улице, а затем в бедной своей квартире у Обухова моста. Желая оказать услугу мужу любимой женщины, Печорин отправляется на поиски чиновника Красинского, в департаменте которого разбирается запутанное дело князя Литовского. Так Печорин попадает на грязный двор огромного дома, в котором ютятся бедные труженики. Описание двора и черной лестницы предвосхищает "Петербургские углы" (из "Жизни и похождений Тихона Тросникова") Некрасова, а также романы Достоевского:

"Вы пробираетесь сначала через узкий и угловатый двор, по глубокому снегу, или по жидкой грязи; высокие пирамиды дров грозят ежеминутно подавить вас своим падением, тяжелый запах, едкий, отвратительный, отравляет ваше дыхание, собаки ворчат при вашем появлении, бледные лица, хранящие на себе ужасные следы нищеты или распутства, выглядывают сквозь узкие окна нижнего этажа. Наконец, после многих расспросов, вы находите желанную дверь, темную и узкую, как дверь в чистилище: поскользнувшись на пороге, вы летите две ступени вниз и попадаете ногами в лужу, образовавшуюся на каменном помосте, потом неверною рукой ощупываете лестницу и начинаете взбираться наверх. Взойдя на первый этаж и остановившись на четверо-угольной площадке, вы увидите несколько дверей кругом себя, но увы, ни на одной нет нумера; начинаете стучать или звонить, и обыкновенно выходит кухарка с сальной свечой, а из-за нее раздается брань или плач детей..."

Не менее выразительно описание скромной, но чистой квартиры Красинского.

Если образы светских старух Лермонтов очерчивает иронически карикатурно (вспомним в шестой главе разряженную, как кукла, старушку, "с седыми бровями и черными пуклями", которая при словах "старая сплетница" "затрясла головой и чуть не подавилась спаржею"), то портрет матери Красинского нарисован с глубоким сочувствием и уважением: "Старушке с первого взгляда можно было дать лет 60, хотя она в самом деле была моложе, но ранние печали сгорбили ее стан, иссушили кожу, которая сделалась похожа цветом на старый пергамент. Синеватые жилы рисовались по ее прозрачным рукам, лицо ее было сморщено, в одних ее маленьких глазах, казалось, сосредоточились все ее жизненные силы, в них светили необыкновенная доброжелательность и невозмутимое спокойствие".

Не зная, как начать разговор, Печорин "стал перелистывать книгу, лежавшую на столе; он думал вовсе не о книге, но странное заглавие привлекло его внимание: "Легчайший способ быть всегда богатым и счастливым"...". Вскоре читатель узнает, что и чиновник Красинский мечтает о богатстве и счастье. В начале девятой главы описывается, как Красинский в толпе любопытных стоит на Миллионной улице около дома баронессы Р., куда съезжаются гости на бал: "Прижавшись к стене, он с завистью смотрел на разных господ со звездами и крестами, которых длинные лакеи осторожно вытаскивали из кареты, на молодых людей, небрежно выскакивавших из саней на гранитные ступени, и множество мыслей теснилось в голове его. "Чем я хуже их? - думал он. - Эти лица, бледные, истощенные, искривленные мелкими страстями, ужели нравятся женщинам, которые имеют право и возможность выбирать? Деньги, деньги и одни деньги, на что им красота, ум и сердце? О, я буду богат непременно, во что бы то ни стало, и тогда заставлю это общество отдать мне должную справедливость".

Эту страницу "Княгини Литовской" стоит сопоставить с похожей сценой во второй главе "Пиковой дамы", когда Германн неожиданно очутился .перед домом графини: "...расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!

Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры. Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара. Германн остановился".

Аналогичное описание съезда гостей в "Княгине Литовской" дано подробнее через восприятие бедного героя, причем его мысли не предшествуют сцене у подъезда, а возникают как отклик на то, что он видит. Размышления Красинского по своей социальной напряженности заставляют вспомнить не только Германна, но и Поприщина из "Записок сумасшедшего".

Тема Красинского в дальнейшем развитии романа должна была, по-видимому, приобрести еще большее значение. По отдельным намекам можно заключить, что конфликт Красинского с Печориным осложнится роковым увлечением Красинского княгиней Верой, - Красинского, который, по собственному признанию, никогда никого не любил.

Таким образом, в "Княгине Литовской" происходит своеобразное скрещение жанра светской повести с повестью о бедном чиновнике. По своей остроте социальный конфликт, положенный в основу "Княгини Литовской", едва ли не превосходит социальные конфликты петербургских повестей Гоголя.

"Повести Белкина" и "Пиковая дама" Пушкина, с одной стороны, и первые петербургские повести Гоголя - с другой, непосредственно предшествовали формированию реалистической прозы Лермонтова. Романтические метафоры "Вадима", приподнятые риторические монологи героев юношеских драм Лермонтова почти исчезают в "Княгине Лиговской". На смену романтической патетике приходит живая, непринужденная беседа умного рассказчика. Сатирические зарисовки наблюдательного автора обобщаются острыми афоризмами и эпиграмматическими концовками. Высокие романтические штампы, приподнятая романтическая фразеология, неожиданные вычурные метафоры служат в "Княгине Лиговской" как материал для пародии, рождают ироническое отношение автора к герою.

Прямая речь каждого действующего лица в "Княгине Лиговской" индивидуализирована. В ряде случаев она разоблачает типичных представителей светского общества, например князя Литовского, космополита-дипломата.

"- Так как вы недавно в Петербурге, - говорил дипломат княгине, - то, вероятно, не успели еще вкусить и постигнуть все прелести здешней жизни. Эти здания, которые с первого взгляда вас только удивляют как все великое, со временем сделаются для вас бесценны, когда вы вспомните, что здесь развилось и выросло наше просвещение, и когда увидите, что оно в них уживается легко и приятно. Всякий русский должен любить Петербург: здесь всё, что есть лучшего русской молодежи, как бы нарочно собралось, чтоб подать дружескую руку Европе. Москва только великолепный памятник, пышная и безмолвная гробница минувшего, здесь жизнь, здесь наши надежды..."

Вслед за этим монологом Лермонтов от себя замечает: "Так высокопарно и мудрено говорил худощавый дипломат, который имел претензию быть великим патриотом. Кн[ягиня] улыбнулась и отвечала рассеянно:

- Может быть, со временем я полюблю и Петербург, но мы, женщины, так легко предаемся привычкам сердца и так мало думаем, к сожалению, о всеобщем просвещении, о славе государства! Я люблю Москву, С воспоминанием об ней связана память о таком счастливом времени!"

Дом В. В. Энгельгардта. Из панорамы В. С. Садовникова

В этих немногих непринужденных словах возникает живой образ женщины, гораздо более умной и бесконечно более искренней, чем бездушный космополит-дипломат, рассуждающий о патриотизме.

Роман "Княгиня Лиговская" в известной степени автобиографичен. В лице княгини Веры Лиговской и ее мужа Лермонтов изобразил В. А. Лопухину и ее мужа Н. Ф. Бахметева, о чем можно судить по письмам поэта к А. М. Верещагиной и М. А. Лопухиной 1834-1836 годов. Прообразом Красинского в известной мере является С. А. Раевский. Некоторые второстепенные персонажи также имели реальных прототипов. Так, в лице Горшенко, который был, по выражению Лермонтова, "одно из характеристических лиц петербургского общества", изображен Н. И. Тарасенко-Отрешков - камер- юнкер и журналист, причастный к Третьему отделению "собственной его величества канцелярии" при корпусе жандармов.

Роман, оборванный на девятой главе, при жизни Лермонтова напечатан не был. Впервые "Княгиня Лиговская" опубликована первым биографом и исследователем творчества Лермонтова П. А. Висковатым в 1882 году, когда русское общество далеко отошло от тех проблем, от тех социальных конфликтов, которые были так важны для передовых русских людей тридцатых годов.