РЕЛИГИОЗНЫЕ МОТИВЫ

Расстановка ударений: РЕЛИГИО`ЗНЫЕ МОТИ`ВЫ

РЕЛИГИОЗНЫЕ МОТИВЫ поэзии Л. возникают на общем фоне богоборческих настроений (см. Богоборческие мотивы). Р. м. важно отличать от обычной для романтич. поэзии 19 в. христианской символики, к-рая органически входит и в метафорич. систему Л. В таких случаях не всегда возможно провести границу между чисто эстетич. и чисто религ. переживанием, не укладывающимся в канонич. религ. рамки. Не следует вместе с тем считать, что религ. терминология в поэзии Л. не имеет никакого отношения к религ. чувству: часто оно служит источником поэтич. переживаний, нравственных и филос. размышлений поэта; кроме того, при таком взгляде и само богоборчество поэта было бы лишено силы трагич. конфликта и отрицания (см. так-же Смерть, Судьба в ст. Мотивы).

Лермонт. Р. м. находят свое художественное выражение в образах райского блаженства, безгрешного светлого мира, прекрасного ангела-херувима, неземной, "ангельской" любви ("...и любовь предстанет нам как ангел нежный" - "Когда б в покорности незнанья"), "святых видений", "святых звуков", "умерших" или "погибших", но хранящих глубокий след в душе поэта - часто как воспоминание об утраченном рае ("Ангел"). Эти образы, как и образ "святого креста" или "святой гробницы" с мерцающей над ней лампадой нередко возникают в поэзии Л. как символ уединенного островка примирения среди житейского моря борьбы и страстей ("Унылый колокола звон", "Оставленная пустынь предо мною"). На эстетич. преломлении религ. символики построено и стих. "Ветка Палестины". Плавно чередуются пространств. пейзажи, создающие единый образ библ. земли: "у вод... Иордана", "в горах Ливана", "в пустыне", где ранее пребывала ветвь. Они воссозданы живо, как бы с "натуры", но вместе с тем и навеяны традиц. иконописными пейзажами. Гора, вода и земля пустыни - три древнейших символа вселенной на др.-рус. иконе: гора - вдохновенное горнее парение, пустыня - уединение от мирской суеты, вода - углубление в свой духовный мир. Так, география, пейзаж библ. страны намекает одновременно на душевные устремления героя.

Особую роль в поэзии Л. играют исповедально-молитвенные мотивы (см. три лермонтовские "Молитвы": "Не обвиняй меня, всесильный", "Я, матерь божия, ныне с молитвою", "В минуту жизни трудную"; см. также Исповедь). Часто молитва перерастает в глубокое любовно-лирическое признание, но и само любовное чувство вызывает молитв. настроения в душе поэта: бог нередко призывается как свидетель искренности и правоты героя: "Он знает, и ему лишь можно знать, / Как нежно, пламенно любил я" ("К *" - "Всевышний произнес свой приговор"). Именно такие - человеческие, душевные и сердечные тона молитвы определяют характер религ. чувства, "теплой веры" Л.: не случайно к образу божьей матери он обращается как к "теплой заступнице мира холодного". Можно, по-видимому, утверждать, что такая "интимность" в обращении к богу в рус. поэтич. традиции свойственна именно Л.: напр., у В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Ф. И. Тютчева этой непосредственной близости в обращении к богу как "соучастнику" личной судьбы нет.

Иное преломление "личного" тона Р. м. Л. в стих. "Не обвиняй меня, всесильный" и "Исповедь". Л., не признавая за богом права решающего голоса в определении смысла собств. жизни, обращается к нему со всем грузом сомнений, неразрешимых вопросов и "непросветленных" страстей. Исповедь лирич. героя здесь - горячий монолог оправдания перед богом в том, что будучи человеком, поэт не в силах отрешиться от "земных" страданий и от сомнений, внушаемых ему "опытом хладным".

В зрелой лирике Л. религ. чувство нередко сливается с поэтич. восторгом, вызванным созерцанием красоты природы и мироздания. Ощущением вселенской гармонии, верой в возможность выйти из трагич. одиночества, из противостояния миру, где все "внемлет богу", пронизаны строки "Ночь тиха, пустыня внемлет богу / И звезда с звездою говорит" ("Выхожу один я на дорогу"). В стих. Л. "Пророк" отвергнутый людьми пророк уходит в пустыню; именно там, где хранится "закон предвечного", в пустынном мироздании он оказывается услышанным и понятым: "Мне тварь покорна там земная; / И звезды слушают меня, / Лучами радостно играя". В этих и др. произведениях бог - хранитель и творец вселенской гармонии, чаще всего недоступной человеческому слуху, но открытой поэту в момент его вселенского одиночества, вдали от людских страстей. В стих. "Когда волнуется желтеющая нива" уже не пустынное одиночество, а светлый русский пейзаж вызывает восторженно благодарные строки: "И счастье я могу постигнуть на земле,/ И в небесах я вижу бога".

Контраст Р. м. и богоборческих настроений составляет единую метафорич. систему, отражающую отношение поэта к человеку и мирозданию.

Лит.: Соловьев; Анненский И., Об эстетич. отношении Л. к природе, в его кн.: Книги отражений, М., 1979, с. 249; Шувалов (2); Семенов (3), с. 62-63, 75; Никитин М., Идеи о боге и судьбе в поэзии Л., Н.-Новгород, 1915; Максимов (2), с. 40-41, 61-62, 84-86, 193, 223, 228, 235, 243. См. также лит. при статьях Библейские мотивы, Богоборческие мотивы.

К. А. Кедров.

Источники:

1. Лермонтовская энциклопедия. Гл. ред. В. А. Мануйлов.- М.: 'Советская энциклопедия', 1981.- 784 стр. с илл. В надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательства.