ПРОЗА

Расстановка ударений: ПРО`ЗА

ПРОЗА Лермонтова. Лит. путь Л. начался в конце 1820-х гг. в период господства поэтич. жанров в рус. лит-ре. Начав как поэт, Л. приходит к прозе сравнительно поздно; его прозаич. опыты, отразив процесс становления рус. прозы в целом, явились одним из наиболее значит. достижений рус. лит-ры в жанре повести и романа.

Круг чтения раннего Л. в области прозы почти неизвестен. В 1830 он замышляет трагедию на сюжет "Атала" Ф. Шатобриана. К 1831 относится его заметка о "Новой Элоизе" Ж. Ж. Руссо в сравнении со "Страданиями молодого Вертера" И. В. Гёте; Л. отдает предпочтение Гёте в принципах изображения характера. Можно думать, однако, что сентиментальную и предромантич. лит-ру 18 в. Л., как и другие его современники, в это время рассматривает как архаичную (ср. его эпиграмму на "старуху, которая (...) плакала над "Грандисоном"" С. Ричардсона, 1830); даже воздействие на него "Вертера" кратковременно и локально.

Значительно большую роль в предыстории лермонт. романной прозы сыграли впечатления от драматургии Ф. Шиллера. После "Испанцев" драматич. опыты Л. 1830-31, как и драмы и трагедии Ф. Шиллера ("Разбойники", "Коварство и любовь"), написаны в прозе; пменно в них первоначально происходит становление принципов изображения характеров в повести и романе Л., что отчасти подтверждается текстуальными связями [ср., напр., монолог Александра в драме "Два брата" (действие II, сцена 1) и запись в дневнике Печорина от 3 июня в "Княжне Мери"]. Эта проблема почти не освещена в лермонтоведении; между тем она существенна, т. к., помимо психол. характеристик, в пределах прозаич. драмы у Л. вырабатываются методы объективации персонажей, формы диалога и даже сюжетно-композиц. строения, развившиеся затем в его прозе. Тем не менее доминантой творчества раннего Л. продолжает оставаться лирика и лирич. поэма (см. Жанры), что накладывает отпечаток на ранний роман "Вадим" (предположит. 1832-34) - первый известный нам опыт Л. в области прозаич. формы.

Субъективно-лирич. начало в "Вадиме" прежде всего сказывается в построении романа по принципу "единодержавия" героя с контрастным противопоставлением "демона" - Вадима и "ангела" - Ольги. Вадим близок к "герою-злодею" байронич. поэмы; с его образом связан и ряд мотивов, характерных для "неистовой словесности" (В. Гюго и др.): физич. уродство в сочетании с незаурядностью волевой и страстной натуры, мотивы мщения, преступления и страдания, намечающийся мотив инцеста (любовь к сестре) и пр. В монологах героя явственно прослеживаются мотивы "исповедей" драм и отчасти поэм Л. Прямо к лирич. прозе "неистовой словесности" - в зап.-европейском и в русском [А. А. Бестужев (Марлинский) и др.] варианте - ведет повыш. экспрессивность речи как персонажей, так и автора, с эмоционально-прерывистыми синтаксич. конструкциями, эмфазой, фразеологизмами, заимствованными из лирич. поэзии 20-30-х гг., и т. д. Вместе с тем эпически-повествоват. начало в первом романе Л. оказывается чрезвычайно устойчивой и органич. частью общего замысла: Л. пишет историч. роман на бытовом материале, вводит побочные линии (Палицына, Юрия), приобретающие относительно автономный характер и ограничивающие "единодержавие" героя. Это сочетание двух регистров изображения - драматически-экспрессивного и повествовательно-бытового - также уже было достоянием драм Л. и характеризовало две сферы действительности и два круга персонажей: центральный (романтич. натуры) и побочный (окружение); оно отнюдь не противоречило романтическому в целом методу Л. (см. Романтизм и реализм).

На протяжении 1835-36 Л. обращается (наряду с работой над романтич. поэмами) к изображению совр. быта в "Сашке", "Маскараде". К сер. 30-х гг. в рус. лит-ре получает развитие "светская повесть" и появляются повести Н. В. Гоголя. Во Франции также намечается отход от ультраромантич. тенденций в сторону совр. светской повести и романа (А. де Мюссе, Ж. Санд); школа О. Бальзака становится ведущей. В этих условиях обращение Л. к "светской повести" оказывалось подготовленным совр. лит. тенденциями.

В 1834-36 Л. пишет драму "Два брата" с автобиографич. мотивами, конфликт к-рой в известной мере подготавливает сюжет "Княгини Литовской". Романтич. ситуация (соперничество братьев из-за любимой женщины) предстает уже в несколько трансформированном виде: на первое место выдвигается не страстный и открытый, близкий к мелодраматич. героям ранних драм и поэм Юрий, а "холодный" и сдержанный, но раздираемый скрытыми страстями Александр. В этом характере намечаются нек-рые (хотя еще и отдаленные) точки соприкосновения с будущим типом Печорина. Вслед за "Двумя братьями" Л. начинает писать (также на автобиографич. основе) роман "Княгиня Литовская" (1836), где впервые появляется фигура Григория Александровича Печорина, светского человека, и дается первый абрис его отношений к прежней возлюбленной.

"Княгиня Литовская" знаменовала собой этап становления поздней лермонт. прозы. По методу и стилю это произв. переходное. В отличие от "Вадима" в центре повествования - не исключит. герой; в отличие от "Героя..." он не наделен ясно выраженными чертами социальной психологии. В описаниях петерб. быта и общества Л. отчасти следует традиции "светской повести", отчасти воспринимает стилистич. черты повестей Гоголя и "физиологий", бывших достоянием франц. прозы, а затем и рус. натуральной школы (ср. описание петерб. улиц и трущоб). В стилистич. отношении "Княгиня Лиговская" отходит от лирич. прозы; элементы ее сохраняются, но в функционально переосмысленном виде (повыш. экспрессивностью характеризуются более всего сцены, где действует Красинский). Весьма плодотворной для последующей лермонт. прозы оказывается наметившаяся здесь сказовая манера повествования (часто с иронич. оттенком) и стилистич. приемы психологизации (портретные характеристики, отбор психологически значимых черт внешнего поведения героев). Чрезвычайно существен и вводимый Л. социальный конфликт- между человеком "света" - Печориным и бедным дворянином Красинским; психология последнего получает социальную мотивированность. Вместе с тем как раз этот конфликт, намеченный в романе (нек-рые исследователи называют "Княгиню..." повестью), вскрывает его романтич. основу: Красинский типологически близок к "страстным" героям раннего Л. Возможно роман не был окончен из-за разнородности его стилевых тенденций, не образующих единства.

В "Княгине Литовской" определился ряд конфликтов и ситуаций, разработанных в "Герое...". Петерб. жизнь Печорина при внешнем сопоставлении предстает как предыстория того же лица в "Герое...", где есть неск. глухих намеков на нее в тексте; однако это не есть единая "биография" одного и того же персонажа. "Княгиню Литовскую" следует рассматривать как этап формирования и эволюции прозаич. замыслов, генетически связанных между собой (в поэзии аналогичный процесс происходил при создании поэм "Исповедь", "Боярин Орша", "Мцыри"). Петерб. предыстория Печорина в "Герое..." намеренно скрыта; существует предположение, что она носит политич. окраску, однако ее справедливее рассматривать как намеренно созданный и не подлежащий дешифровке мотив "тайны", существенный вообще в обрисовке характера Печорина.

Первые наброски нового романа о Печорине возникают у Л., по-видимому, летом и осенью 1837 на Кавказе и в Закавказье, где он расширил круг своих впечатлений (пребывание в Тамани, непосредств. наблюдение кавк. быта, участие в воен. действиях, знакомство с прототипами будущего романа и др.). Набросок сюжета "Я в Тифлисе..." (1837; см. Планы. Наброски. Сюжеты) имеет точки соприкосновения с "Таманью". Осн. период работы над романом - 1838-39. Очевидно, уже на ранних стадиях работы определяется композиция романа - в виде цепи повестей-новелл с единым героем.

Каждая из новелл "Героя..." имеет свою сюжетно-жанровую генеалогию и опирается на известную рус. и зап.-европ. лит. традицию. В "Бэле" разработан популярный романтич. сюжет о любви европейца к "дикарке" [ср. Шатобриан, А. С. Пушкин, Бестужев (Марлинский)]; однако традиционно-романтич. элементы здесь функционально преобразованы и пропущены сквозь восприятие рассказчика - Максима Максимыча; сказовая форма повествования способствует приглушению внешней напряженности сюжета и подчеркиванию внутреннего, психологич. смысла событий. В пределах сказа Максима Максимыча находят себе место и отражения др. стилей, в частности, стилизации метафорич. "восточного" стиля (в речи Казбича); опытом такой стилизации была записанная Л. в 1837 подлинная сказка "Ашик-Кериб". В первых двух новеллах ("Бэла", "Максим Максимыч") Л. широко использует и повествоват. форму "путевых записок" и "очерков", прежде всего "Путешествия в Арзрум" Пушкина, а также элементы жанра физиологич. очерка. Почти одновременно с выходом полного изд. романа он пишет "чистый" физиологич. очерк "Кавказец" (1841).

Три другие новеллы ("Княжна Мери", "Тамань", "Фаталист"), составляющие "Журнал Печорина", написаны от первого лица и в известной мере соотносятся с традицией "романа-исповеди" ("Адольф" Б. Констана, "Исповедь сына века" Мюссе и др.); прежде всего это касается метода психологич. авт. характеристики героя - анализа диалектики чувства, рационалистич. расчленения эмоции (см. Психологизм). Этот метод "анатомирования" характера, своего рода худож. "объективизм", считался достоянием "французской" школы (Бальзак и др.) и отвергался рус. романтиками. Будучи доминантой "Журнала Печорина", он определил собой соотношение элементов худож. структуры повестей и обеспечил целостность повествования. В сюжетном и жанровом отношении повести "Журнала Печорина", подобно "Бэле", в значит. мере опираются на романтич. традицию (ср. "Фаталист" или "Тамань", где явственно прослеживаются сюжетные и стилистич. мотивы лирич. поэзии, в т. ч. и самого Л.). "Княжна Мери", в наибольшей степени связанная с предшествующей прозой Л., представляет собою "светскую повесть". Однако, как и в "Бэле", здесь происходит функциональное преобразование традиционно-романтич. мотивов и ситуаций, получающих новую мотивировку и новое значение в контексте всего повествования; в ряде случаев Л. прямо или косвенно полемизирует со сложившейся романтич. традицией в подходе к человеческому характеру или в изображении устойчивых ситуаций (ср. фигуру Грушницкого). Полемич. обоснование созданного Л. социально-психологич. типа Печорина содержит и предисловие к роману.

В "Герое..." Л., избрав форму цикла повестей, объединенных фигурой героя и отчасти автора-повествователя (см. Автор. Повествователь. Герой), отказался от последоват. развивающегося действия. Близкие принципы циклизации были известны в зап.-европейской (Э. Гофман, В. Ирвинг) и рус. лит-ре и особенно распространились в период интенсивных жанровых поисков в 30-е гг. [Пушкин, Гоголь, Одоевский, Бестужев (Марлинский), М. С. Жукова и др.]; однако только у Л. они были использованы для создания романной формы. Уже В. Г. Белинский подчеркивал, что части романа "расположены сообразно с внутреннею необходимостию", как части единого целого (IV, 146, 276). Внешне последовательность повестей мотивирована постепенным "приближением" рассказчика к своему герою: вначале он выслушивает рассказ о Печорине ("Бэла"), затем "наблюдает" его самого ("Максим Максимыч"), наконец, получает и публикует его "журнал", содержащий "Тамань", "Княжну Мери", "Фаталиста"; внутренняя ее мотивировка - постепенное раскрытие и углубление характера Печорина - от "протокольного" описания его поведения в "Бэле" и "интерпретирующего" в "Максиме Максимыче" к исповеди в "журнале"; соответственно меняется и модальность рассказа - от третьего лица к первому. Такое построение избавило Л. от необходимости писать полную биографию своего героя; худож. исследованию подвергается не личность в ее становлении, а уже сложившийся характер, раскрывающийся в "вершинных" своих проявлениях. "Вершинность" композиции, подчеркнутая и "двойной хронологией" (события излагаются вне их естеств. хронологич. последовательности) - обычный композиц. прием "байронич. поэмы", однако в отличие от последней дискретность повествоват. формы "Героя..." служит выяснению единого внутр. психологич. сюжета, подчиняющего себе фабульные элементы романа.

"Герой..." был симптомом поворота Л. к прозе, характерного и для всей рус. лит-ры на рубеже 40-х гг.; общие стилистич. и характерологич. принципы, реализовавшиеся в романе (см. Стиль), сказались и на поздней лирике Л. ("Дума", "Валерик", "Завещание" и др.). К 1841 относится и неоконч. повесть о художнике "Штосс", сочетающая элементы "светской повести", "физиологии" (в описаниях Петербурга) и романтич. новеллы о мечтателе-художнике; в ней прослеживаются популярные романтич. мотивы, отчасти восходящие к Гофману, у к-рого, по-видимому, взята и осн. сюжетная линия (ср. его "Счастье игрока"); нужно, однако, иметь в виду, что сохранившийся отрывок имел мистифицирующее задание; о замысле повести в целом и характере интерпретации мотивов судить затруднительно.

В рецензии на "Героя..." Белинский писал, что Л. собирался обогатить рус. прозу новыми созданиями: он задумывал историч. трилогию из эпохи Екатерины II, Александра I и современной, по примеру тетралогии Ф. Купера, к-рым он увлекался в последние годы жизни (V, 455).

В истории рус. лит-ры роман Л. явился первым классич. образцом рус. обществ.-психологич. романа (см. в ст. "Герой нашего времени"). Тип Печорина, вызвавший особый интерес в рус. лит-ре и обществе, послужил отправной точкой для Белинского, А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского при анализе рус. действительности; открытый Л. метод психологич. анализа в значит. мере предвосхитил достижения в этой области Ф. М. Достоевского и Л.Н. Толстого (см. Русская литература 19 века).

Лит.: Эйхенбаум (3), с. 127-56; Виноградов В.; Михайлова Е. Н. (2); Герштейн (9). См. также лит. при статьях об отд. произведениях Л.

В. Э. Вацуро.

Источники:

1. Лермонтовская энциклопедия. Гл. ред. В. А. Мануйлов.- М.: 'Советская энциклопедия', 1981.- 784 стр. с илл. В надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательства.