'ЖУРНАЛИСТ, ЧИТАТЕЛЬ И ПИСАТЕЛЬ'

"ЖУРНАЛИСТ, ЧИТАТЕЛЬ И ПИСАТЕЛЬ", одна из важнейших лит.-обществ. поэтич. деклараций позднего Л.: написана на Арсенальной гауптвахте 20 марта 1840 (помета в копии, сделанной В. А. Соллогубом) во время ареста за дуэль с Э. Барантом; 12 апр. (до освобождения Л.) стих. вышло в свет в "ОЗ".

Жанровым образцом стих. в значит. мере послужил "Разговор книгопродавца с поэтом" А. С. Пушкина (1824), где впервые в рус. лит-ре поставлена проблема положения поэзии в "коммерческий век". К 30-м гг. эта тема в поэтич. форме декларативного "разговора" становится популярной (ср. "Журналист и злой дух" С. П. Шевырева, 1827; "Поэт и дух жизни" А. А. Башилова, 1836, и др.). Л. дает свою интерпретацию темы, отличную от пушкинской. Видоизменяя жанровую форму (не диалог, а трилог), он возвращается к первоисточнику - "Прологу в театре" в "Фаусте" И. В. Гёте. Связь с Гёте отчасти подтверждается и эпиграфом, восходящим к его "Изречениям в стихах".

Илл. М. А. Врубеля. Черная акварель. 1890-91

Существует неск. попыток установить прототипы действ. лиц стих. Л. Было обращено внимание на рис. в его альбоме 1840-41, в точности повторяющий экспозиц. ремарку стих.; на нем изображены сам Л. в позе Читателя и А. С. Хомяков в позе Писателя; предполагалось (Б. Эйхенбаум), что прототип Читателя - Л., а Писателя - Хомяков. По др. версии (Э. Герштейн), в Читателе изображен П. А. Вяземский. В Журналисте обычно находят черты Н. А. Полевого (Н. Мордовченко). В стих., действительно, отразились наблюдения Л. над конкретными лицами и фактами лит. быта (так, слова "войдите в наше положенье" - устное речение, распространенное в пушкинском кружке),- однако сама литературная ситуация обобщена и для характеристики персонажей отобраны типовые черты (Э. Найдич).

В стих. Л. развертывается спор вокруг неск. социальных и эстетич. проблем, бывших предметом полемики в рус. лит-ре и журналистике. В первом монологе Журналиста звучит мысль о поэтич. уединении как непременном условии вдохновенного творчества; мысль эта, затем развитая Писателем, приобретает, однако, в устах. Журналиста тривиально-прагматич. форму и слегка окрашена иронией. В его монолог вкраплены реминисценции из Пушкина: "Ну, что вы пишете? нельзя ль / Узнать?" - парафраза из "Разговора..."; утверждение о благодетельности "изгнанья, заточенья" - из "Ответа анониму" Пушкина (1830). Т. о., суждения Журналиста сближены с психологией Книгопродавца и "любителей искусств", к-рые в пушкинском понимании принадлежат к массовым потребителям поэзии (ср. также суждения Директора театра и отчасти Комического актера у Гёте).

В ответе Писателя уже намечается обоснование его поэтич. молчания, пока только как нежелания следовать расхожим темам массовой романтич. лирики: экзотич. "ориентальным" картинам ("Восток и юг / Давно описаны, воспеты"), противопоставлению поэта и толпы ("Толпу ругали все поэты"), устремленности к "небесному" ("Все в небеса неслись душою") и т. д. Тема "массовой лит-ры" (журналистики) продолжается на ином уровне в диалоге Читателя и Журналиста; в словах Читателя есть отзвуки полемик пушкинского круга и "03" против "торговой словесности" и консервативной прессы 30-40-х гг. ("БдЧ", "СП", "СО" и др.). Так, иронич. определение журнала, к-рый "страшно" брать в руки "без перчаток",- парафраза известного замечания Вяземского ("Отрывок из письма к А. И. Г<отовцевой>", 1830), вызвавшего полемич. отклик Полевого ("Моск. телеграф", 1830, № 1, с. 79); рассказы, где "над Москвой смеются / Или чиновников бранят", - вероятнее всего, нравоописат. очерки и повести Ф. В. Булгарина, к-рого упрекали в вымышленности общей картины "нравов" (ср.: "С кого они портреты пишут? / Где разговоры эти слышат?"). Нападки на "опечатки" и "виньетки" содержались в мелочно-придирчивой критике Полевого, где в недоброжелат. тоне говорилось и о Л.

Оправдываясь, Журналист прямо сознается, что вынужден подчиняться требованиям коммерции, пренебрегая для них "приличьями" и "вкусом". Журналистика, т. о., перестает быть посредником между производителями и истинными потребителями высоких культурных ценностей; не удовлетворяя Читателя, она заставляет и писательскую элиту замыкаться в себе; возникает тип не пишущего (не печатающегося) писателя, молчащего таланта. Здесь, по-видимому, сказывались впечатления Л. от общения с поздним пушкинским кругом, после смерти Пушкина все больше отходившим от литературы и чуждавшимся современной журналистики (Вяземский, А. И. Тургенев, П. Б. Козловский).

Более глубокие основания кризиса лит-ры вскрываются в заключит. монологе Писателя. Как и в "Разговоре..." Пушкина и "Прологе..." Гёте, этому монологу принадлежит особая роль; в рус. романтич. интерпретациях Гёте монолог Писателя нередко завершал сцену, превращаясь в апофеоз поэзии, независимой от временного, утилитарного назначения (переводы А. С. Грибоедова, 1824, А. А. Шишкова, 1831, и др.). У Пушкина этот монолог перенесен к началу стих. и теряет значение апофеоза: поэт уступает доводу книгопродавца, что деньги в "железный век" являются непременным условием поэтич. свободы. В "Журналисте..." решение проблемы во многом противоположно пушкинскому; Л. делает монолог Писателя заключит. кульминац. моментом стих., но принципиально меняет его смысл. Писатель продолжает свою ранее начатую речь, что подчеркнуто анафорич. подхватом ("...О чем писать?.."); вся композиция сцены кольцеобразно замыкается. Заключит, монолог распадается на две части; каждая из них в свою очередь строится как "тезис" и "антитезис", в соответствии с антиномич. характером проблемы. Обе части монолога начинаются апологией истинной поэзии; здесь они соприкасаются с Гёте, Пушкиным и романтич. лирикой 30-х гг. Однако каждый раз эта апология оказывается снятой; плоды творч. вдохновения Писатель уничтожает или скрывает от читательских глаз. Иск-во субъективно-лирическое и облагораживающее мир, несмотря на свою абсолютную эстетич. ценность, предстает аудитории как "странные творенья", "воздушный, безотчетный бред", не находя понимания и отклика. При этом аудитория, "толпа" рассматривается как объективный и полноправный участник функционирования лит-ры; здесь Л. продолжает тему стих. "Не верь себе" (1839). Иные, но столь же печальные последствия вызывает и иное искусство - социальные инвективы, картины земных страстей, либо встречающие агрессию со стороны "толпы", либо, помимо воли творца, развращающие наивных и неискушенных (в этой части стихотворения намечается тема "Пророка"). Тем самым Писатель неизбежно вынужден придти к отказу от творчества: для него закрыты пути социальной коммуникации. Осознание общественной обусловленности и социальной функции поэзии было шагом в становлении реализма в русской литературе. Нек-рые идеи стих. получили отражение в предисл. к "Герою..." (1841).

Стих. знаменовало дальнейшее сближение Л. с редакцией "ОЗ" и особенно с Белинским, высоко оценившим "Журналиста..."; оно оказало воздействие на творчество критика. В совр. Л. лит-ре и критике стих., как правило, не воспринималось в целом; в романтич. лирике был воспринят только апофеоз поэзии; в критич. полемике 40-х гг. нередко цитировалась памфлетная характеристика журналистики.

Стих. вызвало полемич. отклики; с разных позиций его отрицательно оценивали С. П. Шевырев (1841), С. А. Бурачок (1840), В. Н. Майков (1846), А. В. Дружинин (1850); тем не менее оно окончательно утвердило в рус. лит-ре жанр поэтич. декларации с участием Поэта (напр., "Поэт и гражданин" Н. А. Некрасова; "Разговор с фининспектором о поэзии" В. В. Маяковского).

Стих. иллюстрировал М. А. Врубель. Беловой автограф - ИРЛИ, тетр. XV. В автографе помета: "Печатать позволяется. С.-Петербург, 19 марта 1859 г. Цензор И. Гончаров". Копия (рукой В. А. Соллогуба) - ИРЛИ, оп. 2, № 62. Впервые - "ОЗ", 1840, т. 9, № 4, отд. III, с. 307-10, с опечаткой в стихе 84 ("светлое" вместо "свежее").

Лит.: Белинский, т. 4, с. 154, 272, 318, 434, 530; т. 5, с. 443; т. 8, с. 546; С. Б<урачок>, Стих. М. Л., "Маяк", 1840, ч. 12, гл. 4, с. 155-56; Шевырев С., Стих. М. Л., "Москвитянин", 1841, ч. 2, № 4, с. 538-39; [Майков В.], Краткое начертание истории рус. лит-ры, сост. В. Аскоченским, "ОЗ", 1846, № 9, отд. 5, с. 9; Ф. Б<улгарин>, Журнальная всякая всячина, "СП", 1849, 24 дек., с. 1145; <А. В. Дружинин>, Письма иногороднего подписчика в ред. "Совр." о рус. журналистике, "Совр.", 1850, т. 20, № 3, отд. 6, с. 79-80; Ф. Б<улгарин>, Журнальная всякая всячина, "СП", 1855, 5 нояб., с. 1291; его же, Заметки, выписки и корреспонденция, там же, 1856, 9 мая, с. 336; Нейман (1), с. 117-19; Котляревский, с. 164-66; Благой (1), с. 410-11; Мордовченко, с. 758-65; Пумпянский, с. 408; Эйхенбаум (9), с. 160-64; Эйхенбаум (12), с. 104-07, 341-342; Дурылин (6), с. 564-66; Кулешов, с. 51-56; Герштейн (8), с. 181-211; Иконников (2), с. 16-18, 52; Григорьян (1), с. 149-57; Коровин (4), с. 140-48; Вацуро В. Э., Пушкинская поговорка у Л., в кн.: Временник Пушкинской комиссии, [в. 10], 1972, Л., 1974, с. 105-06; Лотман Л. М., Реализм рус. лит-ры 60-х гг. XIX в., Л., 1974, с. 22-24; Найдич Э. Э., У истоков критич. реализма. (О стих. М. Ю. Л. "Журналист, Читатель и Писатель"), в кн.: Проблемы реализма, в. 3, Вологда, 1976, с. 155-63; Журавлева (6), с. 14-15; Турбин В. Н., О лит.-полемич. аспекте стих. Л. "Бородино", в кн.: Сб. Ленинград, с. 399, 402.

В. Э. Вацуро.

Источники:

1. Лермонтовская энциклопедия. Гл. ред. В. А. Мануйлов.- М.: 'Советская энциклопедия', 1981.- 784 стр. с илл. В надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательства.