ДОСТОЕВСКИЙ

Расстановка ударений: ДОСТОЕ`ВСКИЙ

ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович (1821-81), рус. писатель. Первые и особенно сильные впечатления Д. от чтения произв. Л. относятся к 1840. Вспоминая это время, Д. писал: "Были у нас и демоны, настоящие демоны; их было два и как мы любили их..." Из этих "двух демонов" - Л. и Н. В. Гоголя - его поколение больше любило Л.: "Мы не соглашались с ним иногда, нам становилось и тяжело, и досадно, и грустно, и жаль кого-то, и злоба брала нас" (XIII, 50-51). Воздействие Л. ощутимо в ранних произв. Д.: герой "Штосса" Лугин - предшественник "мечтателей" Д. в "Хозяйке" (1847), "Петербургской летописи" (1847), "Белых ночах" (1848).

В 60-70-е гг. Д. постоянно обращается к творчеству и биографии Л. Он цитирует "Демона", "Думу", "Как часто, пестрою толпою окружен" и др. (см. Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 17, по указат.). Из стихов поэта больше всего, по свидетельству В. В. Тимофеевой (О. П. Починковской), Д. любил "Прости" (Из Дж. Байрона) и "Пророка".

Самый характер цитирования стихов Л. свидетельствует, что его творчество было живо в худож. памяти Д.: обращение к нему всегда имело глубоко продуманный и художественно значимый смысл, но печатные оценки личности Л. и его героев часто обнаруживают полемически заостренное, напряженное отношение Д. к Л.. Он писал об одном из героев "Маскарада" (Неизвестном): "колоссальное лицо, получившее от какого-то офицерика когда-то пощечину и удалившееся в пустыню тридцать лет обдумывать свое мщение" (XII, 131). Реминисценции из "Маскарада" (наряду с пушкинским "Выстрелом") присутствуют в "Записках из подполья" (1864), "Игроке" (1866) и особенно - в "Кроткой" (1876). Биография Неизвестного - предвестие судьбы офицера-ростовщика из "Кроткой".

Сложно соприкасаются Д. и Л. в теме богоборчества (ср. Богоборческие мотивы у Л.). Мотивы "Демона"- один из лит. источников, подготовивших почву для бунтарей Д. типа Раскольникова и Ивана Карамазова. В то же время и дьявольские (сниженные) двойники Николая Ставрогина ("Бесы") и Ивана Карамазова соотносятся не только с прозаич. чертом из "Сказки для детей" Л., но, возможно, и с Демоном. Своеобразное преломление в прозе Д. нашли приемы психол. анализа, разработанные в романе Л. "Герой нашего времени". Самоанализ Печорина - предтеча "подпольной" психологии героев Д.

Преемственность и полемика, как правило, одновременно присутствующие,- характерная черта трансформации мотивов и образов Л. в романах и статьях Д. (см. Русская литература 19 века). Наиболее частое и значимое в творчестве зрелого Д. обращение к "Герою..." связано с проблемой демонизма. В демонизме Д. видел "не непримиримость по отношению к действительности", а лишь "стремление утвердить себя над миром, попирание нравственных принципов". Снижение, развенчание, "разоблачение демонической личности", индивидуализма печоринского типа было поэтому постоянной худож. задачей Д. [см. Левин (2), с. 146]. В Печорине Д. видит логическое развитие типа Онегина; героя Л. также отличает "жажда истины", но он "дошел... до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения" (XIII, 103).

Байронич. герой Л. (Печорин, Мцыри, Арбенин) преобразуется у Д. в тип "подпольного человека", издевающегося над "шиллеровщиной" и "байронизмом". В "Бесах" (1872) полемич. интерпретация "печоринского" типа приобретает памфлетные черты. Д. сравнивает своего Ставрогина с лит. и историч. героями 20-30-х гг.- Луниным, Печориным и самим Л. Грань между Л. и его героем Д. стирает. По Д., злоба - доминирующая черта личности как Печорина, так и Л. Злобой наделяет Д. и Ставрогина (у к-рого "в злобе выходил прогресс даже против Лермонтова"), подчеркивая одновременно его отличие от прежних "легендарных" героев. Образ Ставрогина, по мысли Д., знаменует вырождение "байронического" типа, утратившего энергию, силу и поэзию, характерные для эпохи Лунина и Л. В лит. аспекте измельчание этого типа в "Бесах" иллюстрируется творчеством Кармазинова (И. С. Тургенева): в его повести "Merci" естественно соседствуют "казенный припадок байроновской тоски" и нечто "из Печорина".

На осмысление Д. "Героя...", а также творчества и биографии Л. в целом определенное влияние оказали почвеннические убеждения писателя и, что весьма вероятно, нежелание (м. б. и неосознанное) признать личную для себя значимость лермонт. романтически-индивидуалистич. идей, остро изживаемых Д. в процессе собств. духовного самоопределения; неслучайно самоанализ Печорина становится частью исповеди Д. в письме к М. М. Достоевскому от 19 июля 1840. Отсюда и внутр. отказ признавать усвоение, хотя и полемически переосмысленное, доминантных свойств "лермонтовского человека", явившегося несомненным и ближайшим в рус. прозе предшественником созданного Д. типа героя-идеолога (см. Психологизм). Именно в лермонт. романтизме (а романтизм вошел как неотъемлемая составная часть в мировоззрение Д.), в лермонт. творчестве Д. "встречается" с волновавшей его проблемой индивидуализма (ср. отмеченные В. Левиным реминисценции из "Героя..." в "Записках из подполья", в романе "Униженные и оскорбленные"), и только через 30 лет после того, как Л. поставил эту проблему, Д., наконец, разрешает ее в образе Раскольникова ("Преступление и наказание", 1866) - этом общем для двух писателей типе "наполеоновского человека".

Д. предполагал ввести в "Житие великого грешника" анализ отрицат. воздействия романа Л. на восприимчивые чувства и юный мозг (Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 9, с. 131). В подготовит. материалах к "Подростку" (1875) Д. противопоставляет "подпольного человека", осознавшего свою "уродливость", "героям мелкого самолюбия"- Печорину, Сильвио, Чацкому, Болконскому и др. В "Дневнике писателя" (1876), рассуждая о "дурных человечках", Д. даже усиливает резкость суждений о Печорине и его лит. предшественнике Сильвио, называя их "злыми человечками", людьми "будто бы прочной ненависти", заимствованной с запада, "... в противоположность нам русским, как известно, людям весьма непрочной ненависти, а эту черту мы всегда и особенно презирали в себе" (XI, 181). Д. намеренно упрощает психологию Печорина, объясняя его поступки мелким самолюбием и светской модой. Последовательно отождествляя психол. коллизии романа Л. с его подлинной биографией, Д. проецирует "Героя..." на историю дуэли Л. и Н. С. Мартынова. В записных тетрадях 1875-76 Д. много раз обращается к последней дуэли Л., планируя статью о долге, чести и дуэли. В хромоте Байрона и "уродливой" внешности Л. он склонен видеть психол. основу "байронизма" и "отрицательного" направления.

В "Дневнике писателя" за 1877 Д. дал байронизму и творчеству Л. развернутую и глубокую характеристику; Л., уточняет Д., "и байронист-то был особенный... вечно неверующий... в свой собственный байронизм". Однако для Д. во многом остаются неприемлемыми содержание и тональность творчества Л., особенно его отношение к изображаемой "больной личности интеллигентного человека, мучимого своим европеизмом..." (XII, 353). Вместе с тем Д. представляет путь Л. в перспективе как движение от европ. идей к народным началам. По предположению Д., Л. "наверно бы кончил тем, что отыскал исход, как и Пушкин, в преклонении перед народной правдой; и на то есть большие и точные указания" (там же). К таким "указаниям" Д. относил "Бородино", "Казачью колыбельную песню" и особенно "бессмертную", по его определению, "Песню про ... купца Калашникова"; он дает оригинальную трактовку "Песни...", полемизируя с "западником" В. Г. Белинским (см. ЛН, т. 83, с. 603).

Последнее высказывание Д. о Л. (за полгода до смерти) - устное, записанное Е. Н. Опочининым во время бесед с Д.,- восторженное и лишенное полемич. оттенков: "Какое дарование!... 25 лет не было, он уже пишет "Демона". Да и все его стихи - словно нежная, чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей удивительных даже для мудреца" ("Звенья", т. VI, с. 470).

Соч.: Полное собр. худож. произв. в 13 тт., т. 11, Л., 1929, с. 181; т. 12, 1929, с. 131, 349-56; т. 13, 1930, с. 47, 50-51, 103 ; Письма в 4 тт., т. 4, Л., 1928-59 (по указат.); Достоевский, ЛН, т. 77, с. 263, 298, 322, 409; Неизд. Достоевский, ЛН, т. 83, с. 312, 371, 375, 380, 393, 396, 420, 569, 573, 603; Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования, ЛН, т. 86, с. 90, 91, 269; Опочинин Е., Беседы о Достоевском, в сб.: Звенья, т. 6, М.-Л., 1936, с. 470-71; Тимофеева (О. П. Починковская), Год работы с знаменитым писателем, в кн.: Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников, т. 2, М., 1964, с. 171, 174; Полн. собр. соч. в 30 тт., т. 17, 18, 19, Л., 1976-79 (по указат.).

Лит.: Мережковский, с. 287-334; Скафтымов А., Л. и Достоевский, "Вестник образования и воспитания", 1916, янв.-февр., с. 3-29; Гроссман Л., Библиотека Достоевского, Од., 1919, с. 79-82; Кирпотин В. Я., Ф. М. Достоевский. Творческий путь (1821-1859), М., 1960, с. 90-103; Журавлева (1); Фридлендер; Федоров (2), с, 205-06, 226-27; Валагин А., "Герой нашего времени" Л. и "Бесы" Достоевского, в кн.: Сб. научных студенч. работ, в. 1, Воронеж, 1968, с. 110 - 13; Левин (2); Чистова И. С, Прозаич. отрывок М. Ю. Л. "Штосе" и "натуральная" повесть 1840-х годов, "РЛ", 1978, № 1; Przybуlski R., Proza Lermontowa a mlodziencza tworczosc Dostojewskiego, "Slavia Orientalis", 1958, roc. 7, № 2, с 38-86; Stenbock-Fermor EL, Lermontov and Dostoevskij's novel "The Devils", "The Slavic and East European Journal", 1959, v. 17, № 3.

В. А. Туниманов.

Источники:

1. Лермонтовская энциклопедия. Гл. ред. В. А. Мануйлов.- М.: 'Советская энциклопедия', 1981.- 784 стр. с илл. В надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательства.