'ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ'

"ВЕТКА ПАЛЕСТИНЫ", стих. Л.; вопрос о его датировке остается открытым. В прижизненном сб. стихов (1840) указан 1836; в кн. мемуариста А. Н. Муравьева "Знакомство с русскими поэтами" (1871) - конец февр. 1837, а в его же "Описаниях предметов древности..." (1872) - 1836. В наборной копни стих. имело помету: "Посвящается А. М.", впоследствии зачеркнутую, т. к. ко времени публикации ("ОЗ", 1839) смысл посвящения, продиктованного конкретными обстоятельствами, отпал. Содержание стих. в сопоставлении с контекстом жизни Л. заставляет предположить, что наиболее вероятная дата - февр. 1837; после создания "Смерти поэта" Л. грозила опала, и он искал помощи у Муравьева, к-рый ходатайствовал за него перед А. Н. Мордвиновым, управляющим III отделением. С этими событиями соотнес "Ветку Палестины" Муравьев: "Когда же возвратился домой, нашел у себя его записку, в которой он опять просил моего заступления, потому что ему грозит опасность. Долго ожидая меня, написал он, на том же листке, чудные свои стихи "Ветка Палестины", которые по внезапному вдохновению исторглись в моей образной, при виде палестинских пальм, принесенных мною с Востока...". По воспоминаниям Э. А. Шан-Гирей, пальмовая ветка была подарена Муравьевым Л. и хранилась в "ящике под стеклом".

Конкретная ситуация в стих. непосредственно выступает в образах христ. новозаветной мифологии, уже освоенных рус. поэзией (в т. ч. А. С. Пушкиным, Е. А. Баратынским). Они предопределены местом написания стих. (образная) и устойчивыми символами религ. Писания и обрядности. С пальмовыми ветвями и восклицанием "осанна!" ("спасение!") встречали Христа при въезде в Иерусалим; в Иордане крестился Иисус (отсюда эпитет "чистых" в значении "освященных истинной верой"); с образами "мира и отрады" сопряжены еванг. представления о прощении и спасении. Этим христ. мотивам сопричастен образ "божьей рати лучшего воина", терпящего страдания, духовно непреклонного, твердого в вере и надежде.

На почве христ. мифологии возникает поэтич. образность "Ветки Палестины". "Восточный стиль" в рус. поэзии традиционно связан, в частности, с декларацией стойкости и личного мужества. Так, уже отмечена перекличка стихов "Ветки Палестины" с пушкинским воссозданием в "Бахчисарайском фонтане" образа Марии - чистой и твердой в вере ("Лампады свет уединенный, / Кивот, печально озаренный, / Пречистой девы кроткий лик / И крест, любви символ священный"; ср. у Л.: "Прозрачный сумрак, луч лампады, / Кивот и крест, символ святой").

Образная структура стих. обнаруживает также точки соприкосновения с формой элегич. медитаций В. А. Жуковского и А. С. Пушкина ("Цветок") благодаря развитой системе вопросов, выполняющих мелодич. функцию и осложненных у Л. "сюжетными" намеками. Поэтому мифологич. образность наполняется глубоко личным и обобщенным содержанием, принимающим форму интимного, исповедального раздумья. Оригинальность Л. состоит в переключении мифологич. образности в откровенно романтич. план и в повышенной символизации единичной психол. ситуации; изначально заданный декоративный и экзотич. элемент в стих. играет важную содержат, роль; все это позволяет отнести стих. к высшим воплощениям самосознания поэта.

За "судьбами" ветки, пальмы, людей встает судьба поэта, и обращения к ветке обретают характер обращений к себе. Вопросы скрывают и одновременно приоткрывают душевное беспокойство поэта, причем сквозь интимность и уединенность общения проступает пристрастная заинтересованность ("Скажи...", "Поведай..."). Поэт, в отличие от благостного мира образной, пребывает в ином - тревожном - бытии, он не знает "мира и отрады" и по контрасту с веткой ("заботой тайною хранима") - беззащитен. Его тоска по лучшему миру выдает напряженное размышление о будущем - близком и отдаленном. Самый мир тревоги не явлен, а лишь подразумевается; стих. заканчивается на переломе от гармонии к дисгармонии (Б. Эйхенбаум). Вопросы, адресуемые ветке, проясняют причины самоуглубленности и заостряют внимание на тягостном душевном состоянии поэта, угадывающего в "историях" ветки, пальмы и людей превратности своей предстоящей судьбы.

Намеки на Страдания, опасности и жертвенность сливаются с чувствами стойкости, мужества, твердости. Ветка - символ веры, надежды и "божьей рати лучший воин" как бы передают поэту частицу своей непреклонности. Традиц. религ. символика отражает не только жажду "мира и отрады", к-рых поэт лишен, и тревогу его духа, но и неизменность, несгибаемость перед лицом настоящих и грядущих испытаний. Предчувствуя страдания, опасности, Л. соотносит себя с "лучшим воином", всегда достойным небес "перед людьми и божеством", и пальмовой веткой ("святыни верный часовой"), черпая в человеческом опыте, закрепленном в мифологич. образах, волю и неколебимость.

Конкретная ситуация, оставшись зашифрованной, предстала в контрасте двух неслиянных, но соприкоснувшихся миров. Л. переводит мифологию в философско-психол. план и придает стих. символич. звучание, благодаря к-рому в нем совместились идеальные порывы души с предощущением новых катаклизмов, повлекшим ноты тоски и грусти. Рядом с этими мотивами, не отменяя и не искупая их, отчетливо слышны иные: как бы ни был поэт подавлен ожидаемыми гонениями, образы ветки и "воина с безоблачным челом" живут в нем, ибо "мир и отрада" достигаются жертвами и покоя достоин тот, кто с честью выдерживает удары судьбы.

Стих. иллюстрировали И. С. Панов, В. Менк, 3. Пичугин, В. Я. Суреньянц, М. И. Пиков, В. Г. Капустин, В.. И. Комаров, Д. И. Митрохин. Положили на музыку - ок. 20 композиторов, в т. ч. А. А. Спендиаров, П. Виардо-Гарсиа, С. В. Панченко и др.

Автограф неизв. Копия - ИРЛИ, тетр. XV; под загл. зачеркнуто: "Посвящается А. М-ву". Впервые - "ОЗ", 1839, т. 3, отд. III.

Лит.: Никитин М., Идеи о боге и судьбе в поэзии Л., H.-Новгород, 1915, с. 5, 10, 11; Гроссман (2), с. 701; Баранов В. В., Достоверен ли комментарий к стих. М. Ю. Л. "Ветка Палестины"?, "Уч. зап. Калуж. пед. ин-та", 1960. в. 8, с. 55-61; Эйхенбаум В., О поэзии, Л., 1969, с. 383-85; Наровчатов (1), с. 59-61; Коровин (4), с. 122-26; Ломинадзе (2), с. 344-45

В. И. Коровин.

Источники:

1. Лермонтовская энциклопедия. Гл. ред. В. А. Мануйлов.- М.: 'Советская энциклопедия', 1981.- 784 стр. с илл. В надзаг.: Институт русской литературы АН СССР (Пушкинский дом). Научно-редакционный совет издательства.